Кое-что из Дины Рубиной, или снова лингвистический шок :)) а также занимательно про Италию :)))

еще отрывки:

В совсем уже запредельную ситуацию я попала месяца два спустя после приезда.

С моим хорошим приятелем – историком и журналистом Мишей Хейфецем мы ехали в автобусе в Тель-Авив, на писательский семинар. Сидели через проход друг от друга и, надо полагать, громче принятого разговаривали. Впереди нас сидел почтенный господин лет шестидесяти, который время от времени оборачивался и внимательно на нас с Мишей посматривал.

В один из таких его оборотов, когда на нас вновь остановился пристальный изучающий взгляд, Миша, улыбнулся и спросил доброжелательно:

– А та (ты) – мудак?

Я онемела.

Во-первых, это неожиданное, неоправданное, чудовищное хамство по отношению к пожилому человеку так было несвойственно Мише!

Во-вторых, непонятна была Мишина доброжелательная улыбка, сопровождающая хамский текст, – она усиливала циничность оскорбления.

И, в-третьих, – откуда израильтянин вообще мог знать это исконно российское словечко из сленговых пластов последних лет? И почему Миша уверен, что тот его знает?!

На какую-то долю секунды я почувствовала дурноту нереальности происходящего.

И в этот момент, так же доброжелательно улыбнувшись, почтенный господин охотно откликнулся на иврите:

– С чего это вдруг я – мудак? Я вовсе не мудак.

И отвернувшись, уставился в окно на дивный пейзаж, бегущий вдоль шоссе.

– Так вот, – увлеченно продолжал Миша Хейфец, как ни в чем не бывало, снова обращаясь ко мне, – я, значит, иду в Центральный архив…

– Миша… – пролепетала я, впервые в жизни ощущая буквально, что значит выражение «поехала крыша», – Миша, за что ты обозвал этого человека?

– Кого? – изменившись в лице, спросил Миша. – Как – обозвал?

– За что ты обозвал его «мудаком»?

Хейфец напрягся и… расхохотался.

– «Мудъаг»! – повторял он, хохоча, – «мудъаг» – «обеспокоен»! Я спросил его – не обеспокоен ли он чем-то. Он ответил: с чего это вдруг мне беспокоиться?

Однако, живешь-живешь, и привыкаешь… Более того – постепенно теряешь чувствительность «русского уха» к звучанию слова, начинаешь прилагать немыслимые усилия, чтобы не засорять речь привычными названиями на иврите. И это, поверьте, действительно требует значительных усилий, потому что иврит – как язык – более «удобен» в употреблении, сжат, краток, ёмок.

https://www.litru.ru/?book=67202&page=11

она мне тоже очень нравится с юмором о серьезном пишет...

https://www.litru.ru/?author=d0a0d183d0b1d0b8d0bdd0b03bd094d0b8d0bdd0b0

про Одессу:

Кстати, чуть ли не основным побудительным мотивом моей поездки было страстное желание повидать никогда мною не виданную легендарную Одессу. Сейчас уже трудно сказать – почему это свидание как-то не задалось вначале. Мрачный ли весенний день с дождевой пылью, чудовищные колдобины запущенного двора в центре города, страшный подъезд без малейших признаков жизни (вначале дуновение мысли, а по мере подъема по темной загаженной лестнице чуть ли не уверенность в том, что шофер Володя завел нас, двух дур, в безлюдную подворотню, чтобы ограбить и убить…) И вдруг, за железной дверью – вполне комфортабельная, хорошо обставленная квартира с высокими потолками, огромной ванной, и Клара, послушно достающая из чемодана велосипедную цепь: «Мась, мы кого должны ею вязать?»

И пыхтящий под тяжестью двух наших чемоданов, взопревший Володя:

– Меня, наверное…

Одесса показалась мне обветшалой, запущенной и даже – безлюдно провинциальной.

Ощущение заштатности города не покидало меня до самого вечера в культурном израильском центре. Когда в конце вечера я, как обычно, призналась слушателям в своей страсти (я коллекционирую забавные объявления, вывески, этикетки) – на меня вдруг со всех сторон обрушился целый водопад отборнейших коллекционных вывесок. Я не успевала записывать:

– «За безденьги – никому!!»

– «Пить – нет!»

Вывеска турбюро: «Мы вам устроим отдых навсегда!» Табличка на газоне: «А не здесь вы не можете не ходить?!»

– «Еврейское кладбище вызывает православное кладбище на соцсоревнование»

И венец – надпись над писсуаром: «Не льсти себе! Придвинься ближе!»

https://www.litru.ru/?book=67202&page=26

из воспоминаний об Игоре Губермане, его поездка по Италии:

Перед поездкой в Италию он позвонил мне. Сказал, что ужасно боится и зубрит всякие исторические книжки. Маршрут начинается в Риме, заканчивается в Венеции.

– Кстати, вот анекдот на эту тему, – говорит он: «Женская олимпийская сборная по плаванию проводит тренировки. Спортсменки одна за другой ныряют и проплывают дистанции.. На берегу сидит старая толстая еврейка, вяжет носок и комментирует каждый заплыв: «Ха, с такой задницей она еще на что-то .претендует! А эта чего руками размахалась!» и т. д.

Тренеру, наконец, это надоело, и он говорит:

– Слушайте, что это вы всех критикуете? Вы что-нибудь понимаете в этом виде спорта?

– Да!

– Ну, так может быть, вы покажете нам, что умеете?

– Пожалуйста! – говорит она, раздевается, остается в старых розовых рейтузах, ныряет в воду и … устанавливает новый мировой рекорд!!

Все в шоке, тренер чуть ли не в обмороке. Кто вы, говорит, может ли быть, чтоб мы о вас ничего не слышали?

– Понимаете, – говорит она, – просто в Венеции вместо улиц каналы, а я тридцать лет проработала там уличной проституткой.»…

Игорь ждет, пока я отсмеюсь и произносит смиренно:

– Но это, к сожалению все, что я знаю о Венеции. Пережидает новый взрыв хохота и светло, мечтательно заканчивает:

– А между тем еду туда в качестве гида. Нехорошо…

В этой поездке во Флоренции с ними столкнулась какая-то группа из России, и одна из туристок воскликнула: – Ой, девочки, смотрите, Губерман!

Потом счастливо и гордо оглядела всю группу и сказала: – Не зря в Италию съездила!

(Впоследствии, на эту историю Сашка Окунь ядовито замечал: – Это в прошлый раз такая культурная публика попалась. А в этот раз приходилось подкупать незнакомых людей, чтобы те подходили к Игорю и говорили: «Ми вас знаем!»)

Первая поездка в Италию удалась настолько, что туристическое бюро сразу же стало набирать следующую группу в другую страну. Разумеется, из каждого путешествия Губерман привозит какой-нибудь устный рассказ, какую-нибудь сценку. Из недавней поездки в Англию:

– В Лондоне нашу группу повели на стриптиз. Говорят, одно из острых переживаний. Не знаю… Сначала показывали женский стриптиз – ничего, пластично так, вполне красиво, молодые девочки, очень миленькие… Потом вышли два дюжих мужика и началось форменное безобразие: когда они достали свои причиндалы, наши бабы воскликнули «Ах!!» – на большом подъеме и захлебываясь от восторга. Мужики тоже воскликнули «а-ах..?» – но как-то на выдохе. И сидели до конца первого отделения абсолютно подавленные и деморализованные. Тогда я решил заступиться за мужиков. И в перерыве, в буфете громко сказал: «А здорово они им муляжи приделали!». И мужики воскликнули благодарно и восторженно: «Ах!», а бабы разочарованно протянули: «а-ах..?»… Понимаешь, – объяснил он, – это же нечестно. Вышли, достали бутылки из-под колы и стали ими трясти…

Поскольку Италия – пожизненная страсть Александра Окуня, время от времени он соблазняет Губермана на очередной сногсшибательный итальянский маршрут. Вчетвером, с женами, они заезжают в такие уголки Апеннинского полуострова, такие укромные городки и деревни, какие групповому туристу и не снились…

После каждой такой поездки Губерман собирает у себя застолье. Тэта готовит свое коронное блюдо – вареный язык. На мой неизменный комплимент, что такого языка, как Тата готовит, я нигде больше не ела, Игорь замечает: – Так она ж всю жизнь на моем тренировалась!

На этот раз – главное впечатление от поездки – обед у контессы, итальянской графини. Оказывается, графиня год назад на какой-то выставке приобрела три работы Окуня и, поскольку приятельствовала с его двоюродной сестрой (женой израильского посла в Италии), устроила обед в честь художника с друзьями.

Наши думали, что контесса – какая-нибудь милая отставная старушка, которая примет их в своей милой тесной квартирке. Поэтому явились после целого дня шатания – потные, туристические, усталые. Выяснилось: графиня – владелица земель, имений, замков, дама высшего света и красавица, лет тридцати пяти… А родовитая! чуть ли не Борджиа. Принимала их в замке, на обед приглашены гости – герцоги, послы с послицами, два-три почетных члена каких-то академий… Все, как водится, в смокингах, дамы – в вечерних нарядах… Мужчины все в черном. В белом только два лакея в перчатках, и Игорь Губерман – в грязной белой футболке. «Наши жены» – Тата и Вера ужасно перепугались всей этой роскоши, задрожали, затряслись, как осиновый лист. Но Сашка, которого трудно смутить и сбить с толку буржуазными штучками, сказал, что художнику на любой великосветский прием позволительно явиться в свитере и джинсах, потому что он художник, а женам художников – тем просто полагается быть в тряпье, потому что: «Кто еще может выйти замуж за такое говно!»

Контесса была с гостями мила и проста, показала замок. Завела Игоря в спальню, продемонстрировать картины. Потом протягивает аккуратный такой, старинный молитвенник, говорит – что это, как вы думаете? И как-то повернула потаенный ключик, внутри молитвенника оказалась полость, а в ней – маленький инкрустированный пистолет.

– Осторожно, – сказала контесса, – он снят с предохранителя, и в стволе – пуля.

Игорь уверял, что тем самым она давала ему понять, чтоб не приставал и не хватал за задницу.

За столом он гонял лакея-филиппинца, заставляя того все время приносить граппу. Надрался, конечно, сказал контессе, что у него теща – тоже графиня. Что правда: мать Тэты, Лидия Борисовна Либединская, по отцу – графиня Толстая. Когда уходили, жал руку лакею-филиппинцу.

– Я пригласил контессу к нам пожить, – говорит он серьезно.

Мы, конечно, комментируем это должным образом – мол, контесса будет Шаха выгуливать…

– Вы зря иронизируете, – говорит Губерман, – я не каждого, между прочим, к себе пожить приглашаю. Какого-нибудь Папу римского я – хер приглашу!

– Это безобразие! Ди гонце нахт их бин нервосо!!

…Поскольку мы искали – где купить талес и тфиллин, нас занесло во Флорентийскую синагогу, которая считается одной из самых красивых в Европе. Огромное здание в мавританском стиле, великолепный купол, прекрасная акустика и… горстка пожилых прихожан. Был канун субботы. В этот час по всему Израилю синагоги гудят, шумят и жужжат веселыми толпами… В будке охранника на воротах нас долго выспрашивали – кто, что, откуда. Успокоили только наши израильские паспорта… В храме были зажжены несколько люстр. Выяснилось, что ни талес, ни тфиллин во Флоренции мы не достанем. Нужно специально заказывать эти вещи через какие-то особые еврейские организации… Когда старики узнали, что мы из Израиля, они благожелательно возбудились, Борю вызвали к Торе…

В эту пятницу читали отрывок «Веикра» – «И сказал Г-дь Моше»… Пожилой итальянский еврей, раскачиваясь, прочитывал нужные отрывки, а мой муж смиренно и благочестиво провозглашал со своим русским акцентом: «Амен!».

– Ну, вот видишь, – сказала я ему потом, когда мы вернулись в гостиницу, – этих трогательных национально-патриотических чувств мы были бы лишены, если б арабы не украли у тебя сумку…

…Перед отъездом поднялись на террасу площади Микеланджело – внизу, по обе стороны реки Арно лежала Флоренция – в куполах, сторожевых башнях, колокольнях, вся в карминной чешуе черепицы. Колокольный гул, как нити разноцветной пряжи, тянулся со всех колоколен и невидимым куполом уходил ввысь.

…В поезде на Равенну познакомились с Франческо, очень милым молодым человеком, хорошо говорящим по-русски. Он сам прицепился к нам. «Вы – русские?» – живо воскликнул он. – «О, позвольте мне немного поговорить с вами». Чего уж там, мы великодушно позволили. Франческо – филолог, закончил факультет славистики Венецианского университета. К сожалению, не смог найти работу по специальности («Знаете, интерес к России и русской литературе на Западе сильно упал»). Служит в какой-то компьютерной фирме, в Болонье. Так и ездит из Равенны и обратно.

Узнав, что после Равенны мы направляемся в Венецию, сказал:

– Завидую. Я жил там четыре года, и все еще не могу привыкнуть к мысли, что был близко связан с этим городом. Это не город, а видение, сказка.

(Потом, уже в Венеции, ошарашенные и потрясенные, мы вспомнили слова Франческо, и Боря сказал:

– А, представляешь, прожить в молодости, когда формируется мировоззрение, – четыре года в Венеции?.. – помолчал и добавил: – И что изучать при этом? Русскую литературу!)

Равенна – желтовато-розовая, бежевато-красноватая. Мы бродили по ней и без конца повторяли знаменитые строки: «Ты, как младенец спишь, Равенна, у сонной вечности в руках»…

Действительно, город спит. И это даже не младенческое умиротворение, а младенческое безразличие к любого рода деятельности. Гул голубей и время от времени колокольный звон – удивленный, малыми септимами. Звон, удивляющийся самому себе: как это он звонит? и зачем это? и к чему бы это?

Мозаики Сан-Витале, мавзолея Галлы Плацидии, Православной Баптистерии – вот что влечет в Равенну сотни тысяч туристов… Сочетание золотых, изумрудно-зеленых, вишнево-фиолетовых, приглушенно-красных тонов. Хроматическое пиршество красок посреди сонного, расслабленного города.

На городе лежит умиротворенная музейная печать давнишнего (и вековечного) проживания здесь Данте. Его историческое и культурное присутствие ощущается постоянно. Например, на его могиле.

Кстати, буквально дней через пять после нас в Равенне с группой туристов оказался Игорь Губерман. Разумеется, их повезли на могилу великого Данте. И пока Игорь стоял и – чем черт не шутит? – размышлял над участью поэта, Саша Окунь, отыскав поблизости кусты лавра, на скорую руку сплел соответствующий венок, который и водрузил на вихры Губермана. Публика ахнула: поразительное сходство с великим Данте обнаружил увенчанный лавром великий Губерман. Особенно в профиль – тот же длинный вислый нос, длинное худое лицо. Одним словом, сходство, леденящее кровь. Он так и пошел по городу, не снимая венка. И люди узнавали его!! «Данте! Данте Алигьерри!» – неслось вслед Губерману. Он остановился у табачного лотка, купить сигареты. «Данте, – благосклонно кивнул продавец – старый толстый итальянец, – си, синьор, вылитый Данте!»

Вдруг одна пожилая женщина подошла к экскурсоводу и, указывая на фигуру с лавровым венком на голове, спросила – скажите, что это за человек?

Экскурсовод Верочка сказала:

– Это знаменитый российский поэт.

– А! – воскликнула старая интеллигентная итальянка, – знаю: Пучкин!

Прежде чем закончить это дорожное повествование несколькими сдавленными словами о Венеции – ( ибо я «замыкаю уста», дабы не пролить благословенный поток золотого серпантина слов, предназначенных не этим беглым запискам, а ей, ей, мучительной прозе), – не могу не сказать буквально двух слов о Падуе – городе основательном, справном.

Вдоль каждого дома тянутся галереи с тяжелыми устойчивыми арками. Идти удобно: и широко и, в случае дождя, – ты укрыт. Не то, что во Флоренции, где тротуары так фантастически узки, что тебя как бы прижимает к стенам домов: есть места, где тебе приходится, как канатоходцу, ставить пятку к носку.

В Падую мы приехали из Венеции, на день – за фресками Джотто, а посмотрев их, немедленно ринулись обратно к божественной лагуне.

Вероятно, Падуя – город прекрасный. Но к тому времени мы уже были навсегда заражены Венецией.

Про то как вечером, при таинственном освещении человек впервые въезжает в Венецию по Гранд каналу – я написала повесть «Высокая вода венецианцев». Попыталась в ней передать ту блаженную оторопь и арфообразные переборы душевных струн, дрожание колен, постоянно благоговейно приоткрытые губы и навсегда уже вытаращенные глаза путешественника. Да: в тот момент, когда взобравшись по обшарпанной гостиничной лестнице, мы ввалились в свой номер – огромную старинную комнату с рядом высоких, закрытых ставнями окон, когда после определенной борьбы с задвижкой мы все-таки распахнули венецианское окно и увидели под собой мерцающие воды канала, когда из-за крутого мостика вдруг показалась гондола и томный баритон затянул «Беса ме мучо»… – вот тогда я заплакала, не в силах поверить в это, специально для меня нарисованное, вымечтанное, и вдруг ожившее, счастье…

полный текст: https://www.litru.ru/?book=67202&page=1

Лидусь, спасибо

Спасибо Доменика! Отличная подборка!

класс, очень понравилось