Остров тенистого вяза IV

В те далёкие юные годы ни Мишка, ни его друзья о многом не задумывались, на многое не обращали внимания. С присущей юности непосредственностью, жадно ловили время и торопились идти вперёд по пути жизни: работали и учились, постигали мир музыки, ходили на лыжах по лесным просекам и тропинкам средь потрескивающих от мороза, сказочно принаряженных и величавых в своем отрешенном спокойствии деревьев.
Испытывали невыразимую сладость самоотречения на шумном, весёлом катке, отдавая себя скорости, ветру, единому дыханию ликующего потока под звёздным небом необузданной вселенной.
По прежнему самозабвенно играли в футбол и хоккей (правда уже всё реже). Говорили друг другу полные значения пустяки. Делали приличествующие юности глупости и незаметно постигали мудрость жизни. Такова уж юность; то, что познается впервые захватывает ее целиком, до самозабвения, и в своих увлечениях она не знает меры.
Людям свойственно позлащать прошлое – скажете вы, – но что было, то было – отвечу я; и тут уж ничего не попишешь.

***
Из клуба Мишка возвращался домой поздно. Пройдя по гулкому подъезду и едва коснувшись ручки двери, как всегда, слышал в тишине за спиной лёгкий свист и приглушённый, (чтобы не разбудить соседей) голос Светланы:"Ми-ха!" – Обернувшись, привычно кивал, дескать: “Ага, выйду.” Он приносил с собой живительную свежесть, юмор, счастье творчества, которого хватил через край, и запах сцены. Она тянулась к нему, как к чему-то светлому и доброму. Мир становился другим – простым, спокойным, понятным и надежным.
Их детская привязанность хоть и переросла в крепкую подростковую дружбу, все же они по-прежднему оставались детьми. Встречались, спорили по-пустякам, словно мальчишки, ссорились и тут-же мирились, поверяя друг другу свои самые сокровенные мечты; все глубже чувствовали свою дружбу. В ту пору блаженного неведения они ещё не обрели крыльев любви, не знали её слов, и даже боялись признаться друг другу в странном волнении, которое охватывало их при каждой встрече. Не понимая, куда влекут чувства и сердца, с присущей им детской непосредственностью легко и просто наслаждались взаимной близостью, отдаваясь неге новых ощущений, и удивлялись радости, которая пронизывала их, как только они дотрагивались друг до друга. Сколько ребяческого было в их зарождающейся любви!
Вечерами любили гулять по пустынным улицам, а устав от долгих прогулок забирались по дровянику на высокую крышу заброшенного “аварийного” дома и смотрели сверху на объятый тишиной засыпающий город.
Окна зареченского предместья потухали одно за другим. В неясном ночном воздухе гулко разносились отдельные слова, случайные звуки, замирающие шумы уставшего городка, отходившего ко сну. Отсюда бархат неба виден от края и до карая. В эти ясные приморские ночи созвездия пленяют живым и ярким сиянием; колючие, не знающие устали звёзды становятся ближе, а сияние их доверчивее. Порой ночи такие темные, что кажется, с неба падает тихий звездный дождь, в воздухе стоит хрупкая тишина, любой звук чудится неожиданным и резким.
В лунные ночи, наоборот, тишина кажется гулкой, безмятежной; звуки слышатся приглушенно, не столь настороженно, но от этого они представлялись не менее загадочными и романтичными. Луна щедро разливала свой мягкий задумчивый сатин по крышам и карнизам бесстрастных домов, сообщая окнам сонливую унылость и старческую подслеповатость. Бледные плоские её потоки придавали кронам молодых тополей такие же плоские и причудливые формы, а их тени на матовой поверхности земли казались глубокими и таинственными. Приятно было чувствовать себя единственными бодрствующими существами в сонном царстве угрюмых домов, загадочных теней и таинственных очертаний.
В ненастные дни, когда небо рычало и дождь колотил своими босыми пятками по крышам домов, взлетая пузырьками на поверхности сверкающих при вспышках молнии луж, влюбленные укрывались под уединенным грибкм на детской площадке. Закутавшись в Мишкин плащ, плотно прижимались плечем к плечу, и от этого прикосновения исходило странное тепло, обжигающее их неожиданной радостью. А как восхитительно было вокруг от внезапно хлынувшего ливня! После дождя вся земля становилась еще свежее, от листвы и от земли исходил дурманящий летний аромат.
То были самые счастливые минуты, воспоминание о которых они пронесут через всю свою жизнь; свет которых, не сможет омрачить даже тень беды постигшей их в ту печальную, недобрую осень, когда тяжелая болезнь неожиданно и вероломно забрала Сергея, старшего брата Светланы.
Это был один из тех осенних дней, которые называют хмурыми, сырыми и ненастными. В тот вечер всё было безмолвно, всё застыло от промозглого холода в неизъяснимой тихой печали. Мрачные рваные тучи медленно плыли по небу; временами они рассеивались и сквозь их разрывы проглядывала большая белая луна.
Фигуры юноши и девушки, сидевших на лёгком скате холодной крыши, в ее бледном свете были неподвижны и безмолвны. Казалось, ночь молчала вместе с ними; только ветер гонял по обветшалой кровле последний желтый лист, напоминая о времени. Мишка обнял Светлану и она прильнула к его плечу. В этом объятьи была трогательная и чистая братская нежность, так впервые она познала сочувствие друга. Они сидели прижавшись друг к другу на своем уединенном местечке и думали о том, как жестока и несправедлива жизнь. Не просто печаль, а неотвратимо, несказанно горестное чувство утраты ещё более сблизило их.
Колючий осенний ветер продувал легкие пальтишки, забирался в просторные рукава, пробегал по мокрым щекам, но они этого не замечали; молча смотрели на вечерний город, цепочку огней пассажирского поезда, бегущих в темноте далеко, на другом конце города.
-Когда ты сюда приехал, тоже была осень. – нарушила она молчание.
-И тоже было очень грустно.
-Тогда ты казалcя мне слишком серьёзным, и даже заносчивым.
-Просто мне тут не понравилось. Очень хотелось назад, к моим друзьям, к Санычу. А вообще-то, сейчас вспоминаю и думаю: какой я был тогда глупый, дурной, а хвастли-и-ивый!
-Ну что ты, Миша! Зачем ты на себя наговариваешь?
-“Наговариваешь”, уж я то знаю.
-Ничего ты не знаешь. Это не так; со стороны видней. И вообще, тетя Мотя говорит, что плохое наговаривать на себя нельзя, а то прилипнет.
-С тетей Мотей спорить не стану. Ее свирепая метла – самый веский аргумент в отстаивании любого тезиса. Помнишь, как тогда, в пятом, она нас с Толяном за ракеты и взрывпакеты!..
-Еще бы! После той “душеспасительной беседы” ты два дня боялся в подъезд заходить, в окно влезал.
-Хорошо, что весна была, поэтому окна уже открывались.
-Да-а, была всесна. Тетя Женя привезла саженцы тополей, один, самый стройный, мы с тобой решили посадить отдельно.
-Бутя сломал его, но он все-равно выжил.
-Потому что мы его часто поливали, и сейчас это самое большое и ветвистое дерево во дворе.
Они не сговариваясь повернули головы и долго смотрели на молодые, крепкие, белые под серебром луны стволы и длинные голые ветки, – а какая на них была летом листва!
-Сегодня я буду ночевать у Веры. – сказала она.
-Я провожу тебя. – “Провожу” – прозвучало для них необычно; он никогда ещё не провожал ее, они жили в одном подъезде и всегда – просто приходили домой вместе.
***
Сверкающий огнями многолюдный каток. Веселая когорта вчерашних мальчишек и девчонок. Шум, смех, разгоряченные на морзе лица. Розовые щеки. Покрасневшие носы. Легкие шарфики, шапочки и обыкновенные ушанки. После шумного катка зареченцы всегда возвращались домой через парк.
В этот вечер двое, он и она, ушли вперед, оставив компанию далеко позади. Зимний парк в свете ярких фонарей мирно погружается в безмятежную тишину и студеное безмолвие. Запорошенные снегом скамейки сиротливо утопают в глубоких сугробах. Безмолвные деревья, накрывшись мохнатыми белыми шапками, тихо дремлют под звездным небом напоминая милые сердцу загадочные сюжеты из рождественских открыток.
Юноша и девушка, взявшись за руки неспешно бредут по расчищенной от снега центральной аллее. На груди у него поблескивают болтающиеся на длинных шнурках коньки, в правой руке другие, поменьше.
Вязанная шапочка на голове девушки сдвинута почти на затылок. Легкий бело-голубой шарфик выпростался из расстегнутой куртки и она перекинула его через плечо.
Сходят с аллеи в глубокий сугроб. Юноша стоит под высокой молоденькой сосной и задрав голову смотрит вверх на мохнатые шапки снега. Она незаметно подкрадывается к дереву, ударяет о ствол каблучком и быстро отбегает. Сияющая кристалликами лавина снега осыпает юношу с головы до ног. Искрящаяся снежная пыль свежестью своей наполняет легкие, перехватывает дыхание. Раскинув руки он замирает на мгновение и затем восторженный крик вырывается из его груди:”Све-е-етка-а-а!” Она убегает по глубокому снегу в глубь аллеи. Он бросает коньки и бежит за ней. Чистый девичий смех звонкими колокольчиками рассыпается в морозном воздухе, путается среди мохнатых ветвей и теряется в темноте аллей. Он почти настигает ее. Она опять ударяет по стволу ближайшего дерева, и опять лавина снега осыпает юношу.
Опьяненные свежестью короткой пробежки, они падают в сугроб руки в разброс; смотрят на величаво-отрешенную красоту задумчивых деревьев, грациозно уходящих своими заснеженными вершинами в тайную вечность невозмутимой вселенной, знающей в лицо всех живущих, в том числе и их двоих, затерянных в этой сказочной стране чудес, наполненной сверкающими иголками безмятежных звезд; и от вида этого дух захватывает. Такие мгновения бросают чудный отблеск на всю последующую жизнь. Впрочем, сейчас они этого еще не знают, но это не важно; сейчас они – чувствуют, их души переполнились счастьем и вторят музыке, их сердца преобразились, и они получили второе рождение. Какое пленительное сходство между первоначальной порой любви и начатком жизни! Не правда ли!
Он приподымается на локте и наклоняется над ней. Мелкие снежинки запутались в мохнатых ресницах, тают и превращаются в бриллиантовую россыпь; сверкая мелкими звездочками сообщают улыбке еще большую радость и делают ее еще прекрасней. Он не слышит ее смеха, видит только искрящиеся глаза, они сияют счастьем. Это определение часто прилагается к глазам, но он подумал, что только у нее и именно сейчас, когда снежинки таяли на кончиках длинных ресниц была полнота и соответствие слов и реальности, в них действительно сияло счастье и они излучали свет; в них светилась ее душа. Она перестает смеяться, притихла, смотрит спокойно и доверчиво, словно хочет заглянуть в его душу.
С центральной аллеи доносятся голоса отставшей компании друзей: – Све-етка! Ми-ишка! – Но они их не слышат. Он еще ближе склоняется над ней. Алые губы дрогнули и обнажили ровный ряд жемчуга. В такие минуты глаза смежаются, а сердце замирает.
Вокруг струится ночь освеженная легким морозцем, и влюбленные, отдавшись ее потоку, чувствуя необыкновенную душевную и телесную легкость закрыли глаза и ощутили теплое дыхание друг друга.
-Эй, вы че там, заснули!? – Бутя! Опять этот Бутя! Что за странная манера соваться туда, куда его не просят, и быть там, где быть ему совсем не обязательно!
Они быстро отпрянули друг от друга; сидя на снегу глядят растерянно и разочарованно на пробирающихся к ним по сугробам Бутю, Любку, и следующую за ними всю честнУю зареченскую компанию.

***

Спасибо большое за рассказ (или повесть, не знаю, как правильно). А точнее большое спасибо за возвращение в детство.
Описания приморской природы восстановили в памяти все пейзажи, запахи и звуки. И так стало тоскливо.
И слова такие родные - сопки, багульник, пасека наравне с точными описаниями детских забав в деревне, погрузили вновь в далекую и безвозвратную пору.

Дааа.... и мне так всё это знакомо, так остро захотелось вернуться туда, хоть на денёк!
Столько воспоминаний нахлынуло... в марте месяце в 10 классе мы пошли в поход на сопку - снег ещё лежал, но на солнечной стороне оттаивали кусты с брусникой и голубикой - как вкусно было!, куропатки вспархивали из под ног, весело пугая нас, а на костре в котле варили уху из корюшки, и ... те же чувства... ощущения взрослости и детства одновременно.

Лена, интересно очень. А ты где родилась, росла?

теперь понятно