Остров тенистого вяза III

Сколько раз он брал её за руку, (вот и сегодня, когда они переправлялись по перекату на остров) шумно и весело дурачились вместе в воде. Сколько раз она забиралась ему на спину, плечи; порой, обхватив шею с писком висла на ней, когда какой-нибудь шалун неожиданно хватал её под водой за ногу – ничего таинственного и дурного в этом не было, свежесть купания сообщала всему кристальную чистоту. Что же произошло!? Что за странное стеснение там в груди, такое сладостное и непонятное? Почему так стучит сердце, словно нечто всевозрастающее, радостное и счастливое вспорхнуло с ладоней, такое-же легкое и стремительное, как эти пичужки, только скорее сотканное из тепла и света нежели облечённое плотью.
Далекие женские голоса и смех помешали ему найти ответ на неожиданно возникший вопрос. Мишка сразу же узнал и эти голоса и смех. Так уже было, когда он вот так же лежал на песке один, загорал, погружённый в лёгкую нирвану блаженства вкушал дремотную лень, – услышал эти голоса и суету, но не придал им ни какого значения; и только тогда, когда с той стороны стали доносится визг, писк и безудержный смех, убрал рубашку, которой было накрыто лицо, поднял голову, и тут-же, моментально, приклеил её на прежнее место.
Потом ещё долго удивлялся: как, за столь короткое мгновение, можно было увидеть и рассмотреть такое обилие блистающих в воде и мелькающих на берегу женских ягодиц, колекцию белых грудей с прямыми розовыми, и раскосыми коричневыми сосками, и даже подумать, что их округлые руки и ноги были похожи на молочно-белые ветви берез, в придачу…Впрочем я и так излишне красноречив и не в меру разговорчив на этом месте. Достаточно сказать, что кисть Рубенса несомненно нашла бы на противоположенном берегу великолепный сюжет для еще одного своего прекрасного шедевра.
Мишка отчётливо вспомнил, как стыд пронзил всё его существо от подошв ног до корешков волос, а мысль о том, что женщины, заметив хлопца – чего доброго – пришьют подглядывание, повергла его в панику. Ползком лихорадочно собрал свои манатки, таким-же образом добрался до кромки ивняка, а уже там, под прикрытием рощицы достиг переката – и был таков.
Наученный горьким опытом, подвергнутый эксперименту жуткого стыда и подстегиваемый желанием лишить купальщиц соблазна поспешно облечься в ясный образ Версавии, Мишка подскочил и выпрямился как пружина.
-Ты что, дурачок! – Светкин глос прозвучал немножко разочарованно, а в глазах её он прочёл легкое недоумение. – Это доярки с полевого стана. Они тут иногда купаются.
-“Да уж…” – Подумал он с какой-то внутренней неловкостью и сел на песок спиной к противоположенному берегу.

Давайте и мы скромно отвернемся и обратим свой взор на нашу очаровательную юную пару.
Обняв руками колени, он и она сидят рядышком и смотрят вдаль на уходящую в низовья широкую серебряную ленту реки теряющуюся в изгибах курчавых берегов не тронутых суетой мира, слушают стройный, переливчатый посвист дрозда, чуть слышную молитву жаворонка, призывную песнь скворца – песнь радости и надежды.
Юркая ласточка неудержалась и залетела поприветствовать юность, взмыла и помчалась прочь, радостно щебеча над островом: пчелы-труженницы деловито гудят в лепестках; разноцветные бабочки беззаботно порхают с цветка на цветок и резвятся в напоенном солнцем воздухе. Здесь все будто призвано внушать нежные и добрые чувства; даже само солнце восторженно пляшет на поверхности вод, играет в прятки среди плакучих ив и нежно нацеловывает скромные незабудки.
Светлана повязала на шею легкую бело-голубую косынку, которая гармонировала с темными очками в белой оправе и была ей к лицу. Безцеремонный лучик солнца проказливо играл на кончике ее носа, а изящная тонкая фигура, облаченная в модный купальник, даже в этом изогнутом положении не теряла своей грациозности.
Тень обескураженного облачка уже успела сойти с Мишкиного лица. Он смотрел на косынку, на ее лицо и легкая улыбка коснулась его губ; в ней появилось нечто новое, неуловимое, как аромат цветов, и ему показалось, что колокольчики и незабудки сразу поблекли.
-Почему ты улыбаешься?.. смешная?..
-Да нет,.. ты в ней похожа на эти вот незабудки. – Сказал, и тут же, в душе, уличил себя в первом, что пришло на ум – нахальстве. Она опять вся зарделась, не найдя что сказать, уткнулась подбородком в колени, зачерпнула горсть песка и стала сыпать его себе на ногу.
Он тоже смутился, но сделал вид, что ничего не произошло и подставил ладонь под тонкую сыпучую струйку. Глаза его щурились от солнечных зайчиков слетающих с легкой ряби вод.
–А говоришь – не поэт. – Сверкнула она своей неизъяснимой улыбкой.
–Ну, мне так показалось, я так подумал…
–А ты попробуй, у тебя всегда все получается.
– Стихи не получаются, уже пробовал, – вздохнул он – внутри, в душе чувствую, а рифма не выходит. – Кивнул в сторону синих незабудок – вот и они, видишь, как улыбаются,..а сказать ничего не могут.
–Удивительно, как они здесь оказались?
–Не знаю. Когда мы с пацанами впервые сюда пришли, их было совсем немножко, а теперь вон сколько, целая клумба; может быть ветер принес семена от-туда – Мишка махнул рукой в сторону противоположенного высокого берега, – а может быть тут когда-то был луг. Дядя Коля, с насосной станции, рассказывал, что раньше тут все было совершенно по другому: старое русло протекало там, где сейчас протока , а это вот, справа – новое; давно, еще до того, как ему пойти в армию, они здесь с отцом для буренки сено косили. Так что, – засмеялся он – когда ты будешь бабушкой,..
– а ты дедушкой,..
– к тому времени здесь возможно все изменится: и река, и остров…
– нет-нет, пусть он всегда будет таким. Мне кажется, что лучше этого места нет во всем белом свете; тут так тихо, спокойно, словно в другом мире.
Любопытная стрекоза, задержавшись на стебельке осоки, и выпучив свои округлые глазенки, тоже наблюдала за ними. Совсем рядом монотонно гудел и жужжал майский жук, образуя в песке конусную воронку.
– Ой, Миш, что это?
– Майский жук.
–А зачем он так!?
–Крылья чистит, шлифует, они всегда так делают.
–Ты смотри! Я никогда раньше не замечала. Воронки на песке видела, но не придавала им никакого значения, хотя иногда удивлялась – кто бы это мог сделать, так аккуратно.
Мишка протянул руку, накрыл жука, взял его и положил на ладонь.
–Видишь, какой зеленый и весь сверкает, переливается, мощный, как будто бронированный. Вот эти верхние жесткие крылья прикрывают нижние рабочие,..сейчас, – он осторожно раздвинул надкрылки – смотри, видишь какие хрупкие подкрылки?.. даже неверится, что они могут поднять в воздух такую тяжесть. Какой-то чудак сделал инженерные расчеты и оказалось – теоретически майский жук летать не может, но он об этом не знает и летает себе.

–Ну, Миха, ты прямо профессор.
–А то…
–Можно его потрогать?
–Держи.
–А он не кусается?
–Подумаешь палец отхватит, – у тебя же их пять…
–Мишка! Ну правда! А то я боюсь!
–Не бойся, не кусается, держи... – положил жука на ее ладонь. Светка осторожно потрогала жука пальцем:
–Какой гладкий, как камешек! Ой, ладошку своими лапками щекочет! ЧуднОй такой! А ну-ка, козявка, давай, поиздевайся над инженерной мыслью!.. – подбросила жука, тот, надрывно жужжа, поднялся над зеленой изгородью молоденького ивняка и скрылся из виду.
Дочери Евы, вторгнувшись в поэзию дня, устроили на противоположенном берегу истинно эдемское веселье: бегали, плескались, щипали друг дружку заливисто смеясь. Окончательно сбросив с плеч тяготы повседневной рутины, девы-труженницы отдались безрассудной неге лета и порхали словно стайка пернатых птенцов обезумевших от вдохновеного простора, перекликаясь чистыми, как серебро и музыкальными, как пенье дроздов голосами.
Ни читать, ни купаться друзьям уже не хотелось; еще немножко посидели, и отправились домой.
Преодолевая перекат Светка оступилась на скользком камне, Мишка подхватил её, она рассмеялась и, казалось, всё стало на свои места, но пальцы ее, дрогнувшие в его ладони там на песке, почему-то никак не хотели выходить из его головы. Как сблизил их этот миг! Что же произошло, что промелькнуло между ними?!
Тропинка узкой лентой стелилась вдоль огородов с аккуратными курчавыми рядками ботвы картофеля и лоснящейся на солнце гривастой кукурузой, над которой веселые подсолнухи склоняли свои круглые желтые мордашки. Они шли рядышком, неспеша, и говорили о пустяках. И повсюду вокруг, даже в траве растущей вдоль тропинки, разливался волнующий, трепетный аромат лета. Огороды остались позади, теперь тропинка проходила по гребню холма петляя среди небольших островков кустарника и одиноких ив, затем неожиданно спускалась вниз, огибая свисающие ветви черемухи, что живописно примостилась на зеленом склоне. Светлана вдруг весело крикнула:
-Догоняй!.. –
Мишка кинулся за ней. Но разогнавшись, и не добежав до дна овражка, девушка неожиданно резко остановилась, книга выпала из её рук. Чтобы не сбить оторопевшую Светлану, Мишка отпрянул влево, подошвы предательски скользнули по мелким камешкам, неловко упав, проехал по пыльной земле правым локтем. Падая успел заметить Бутю, выскочившего из-за поворота; резко вскочил и, стремительной молнией, мгновенно оказался между Бутей и остолбеневшей Светкой. В правой руке Бутя держал змею и смотрел с усмешкой фокусника, которому удалась его ловкая проделка. Гадкий треугольник качался из стороны в сторону, а из его кончика высовывалось и опять пряталось мерзкое раздвоение. Мишка невольно обратил внимание на то, что тело рептилии змеилось прямо из расстегнутого рукава Бутиной рубашки буд-то его продолжение, внутренняя сущность, переполнив его всего, вот, вырывается из расстегнутого рукава наружу. Это открытие было для Мишки странным и ошеломляющим. Казалось, если он сейчас дотронется до Бути, то вновь ощутит невыносимо-гадкое, отвратительное чувство, которое испытал однажды, когда, преодолев всякую брезгливость потрогал убитую змею.
Глаза его души не видели в этом архаичном создании абсолютно ничего привлекательного: ни прекрасных узоров, ни пленительных переливов цветов и оттенков, пусть даже изысканно окрашенных, а лишь зловещую змеиную сущность.

Чувство гнева ещё какое-то мгновение боролись с чувством гадливости и, в тот момент, когда лава гнева пересилила чувство омерзения, – Светка робко дотронулась до его плеча:
-Миш, не надо. Я не испугалась, просто неожиданно и…противно….
-Да вы чё-ё! – Бутя ловко отпрянул от разъяренного Мишки.
-Это-же уж! он безвредный! во дают! Ты смотри, Люб, – повернулся он к подошедшей Любке, – я и не думал, что они так ужей боятся!
Тут только Мишка и Светка заметили, что Бутя не один. Любка остановилась в нескольких шагах и на лице её, даже неискушенный взгляд, мог прочесть улыбку торжества.
-Сто раз говорил тебе:”Придурок ты, Бутя!” – горячился Мишка – Где на нем написано, что это уж!? И всё равно гадко, дубина!
В подобные минуты Мишка не придерживался и без того не особо щепетильного юношеского кодекса, тем более никогда не был высокого мнения о Бутиных наклонностях; все ещё хотелось отыграться на нем за это его иезуитское удовольствие и, заодно, за все его прежние проделки. Но после слов Светланы и особенно прикосновения её руки, дальнейшие слова были уже признаком затухающей лавы.
Бутя стоял и улыбался глупой улыбкой, увидев которую некто однажды исчерпывающе описал всего лишь одним словом – “лыбиться”.
-Светка, а почему ты не сказала, что вы пошли купаться!? – нарочито ершисто спросила Любка, стрельнув своими зелёными глазками сначала на Светку потом на Мишку.
-Да, чё эт вы уединяетесь? – ехидно подпел ей Бутя. – Нехорошо эт, не по-товарищецки… Ну как отработал? – неожиданно перевёл он разговор, чтобы как-то скрасить неловкость.
-Нормально. – ответил Мишка коротко и резко, несмотря на то, что уже почти успокоился.
Из-за куста вынырнула Ирка, за ней Толька и Пашка. Увидев змею, Ирка испуганно отпрянула, лицо её скривилось так, словно она попробовала сразу двадцать лимонов; вскинула руки, буд-то приготовилась то ли защищаться то ли кого-то поцарапать:
-О-о-га-оу!.. – артистично трясла и крутила она своей головкой.
-Да это у-уж, Ирка! Уж! Он не кусается! – твердил Бутя, подняв руку по-выше, чтобы она могла хорошенько рассмотреть олицетворение вселенского порока. (Как будто это могло её успокоить). Ирка скривилась еще больше, словно ей подсунули очередную порцию лимонов:
-О-о-ы-й,..чокнутый! Я не хочу купаться,..о-о-ы-й,..всё! Я никуда не пойду,..я пошла домой!
-Да выбрось ты эту гадость! – закричала Любка.
-Не выбрасывай!.. Не выбрасывай её тут! – запаниковала Ирка – Отнеси куда-нибудь подальше! Чокнутый!
Бутя послушно полез через кусты выбрасывать ужа. Толька с Пашкй стали уговаривать Мишку, а Ирка Светку пойти опять на остров.
-Нам надо домой. – сказала Светка, и Мишка не имел ничего против, обозначенного Светкой “нам.”
Компания поднялась на холм, причем Ирка преодолела злополучное расстояние с особой поспешностью, и уже с безопасной высоты закричала:
-Миш, Свет, ну пойдем, без вас будет скучно!
Мишка отмахнулся от неё и Светка, взглянув на его локоть легонько вскрикнула.
Локоть был испачкан пылью сквозь которую проступали тёмно-багровые капельки крови.
-А-а, ерунда. – Мишка наклонился чтобы поднять до сих пор лежащую на земле книгу.
-Нет-нет, надо хотя-бы промыть!
Низинка изобиловала водоемчиками слишком малыми, чтобы называть их озерцами или прудами, и в то же время достаточно великоватыми, прозрачными и живописными чтобы несправедливо именоваться просто лужами. Это были небольшие, оставшиеся от прежнего русла реки, заросшие кувшинками и непересыхающие даже в самое засушливое лето маленькие прудки, – условимся называть их так.

Подойдя к одному из них они присели на корточки. Светлана стала черпать воду рукой и осторожно промывать ссадину. Мишка был тронут. Ему была приятна заботливая осторожность с которой она это делала. Ничего подобного в своей жизни он ещё никогда не испытывал. В детстве ему перепадали крохи любви и тепла, но это было другое, это было от отца, давно, ещё тогда, когда они жили в деревне. У отца были длительные командировки; когда он из них возвращался, бывало, подолгу засиживался в свой комнате разговаривая по телефну о рельсах, шпалах, переeздах, разъездах…Много курил. Мишка заходил к нему, отец обнимал его и прижимал к своей небритой щеке, которая пахла папиросками. В эти минуты Мишка почему-то пытался вспомнить образ мамы, но ему это никогда не удавалось. Он видел лишь болезненное лицо худенькой женщины в белом пуховом платке, грустно смотрящей на него с единственной фотографии, и оградку в сумрачной мгле, которая столь часто гнала сон от его, влажной от слез, подушки. Ему становилось жалко отца, жаль себя, младшего брата Тимку и старшего брата Костю; чувствовал, что сейчас расплачется и, чтобы отец не увидел и не расстроился, отстранялся:
-Ну папка,..колючий! – и убегал в дальний угол сада.
Глядя на склоненную голову Светланы, её каштановые волосы: вдруг вспомнил, что у неё нет отца, ему стало жаль её, душа наполнилась нежностью и теплотой, захотелось провести ладонью по каштановым волосам, погладить по голове; машинально поднял руку, она вскинула голову и тихо спросила:
-Больно?
-Нет. – тоже тихо ответил он и быстро убрал руку.
Светлана осторожно обтерла локоть косынкой, оглянувшись вокруг, нагнулась, сорвала молоденький листочек подорожника, лизнула его языком (так они всегда делали) и прилепила на ссадину.
-Держи, пусть заживает.
-Спасибо.
-Не за что. Тебе спасибо. Я так испугалась. Действительно этот Бутя ненормальный. Я бы ни за что не взяла в руки подобную гадость. Фу! – резко передернула она плечами – Надо ж! До сих пор стоит перед глазами.
-Да уж, додумался. Балбес. Ты знаешь, у нас в деревне этих змей столько было!..Всякие: и черные, и зеленые, и желтые, бурые,..пацаны их гоняли, а я так и не привык. Противные они какие-то. Но хватит о змеях. Забудь. А то еще ночью приснятся. – засмеялся Мишка.
-Типун тебе на язык, Миха!
-Я же пошутил!
-“Пошутил!” Я тогда с ума сойду, или весь дом переполошу.
-Не прибедняйся! Я же видел, как ты смело смотрела, и даже не закричала.
-Потому что онемела совсем. Прямо перед глазами, и так неожиданно. Ненормальный! Точно...с приветом, этот Бутя.
-Он когда-нибудь в лоб получит. Балда.
-Да не трогай ты его. А то еще и в самом деле подеретесь. – молча вошли во двор, в подъезде вдруг неожиданно сказала:
-Я сегодня не выйду – секунду помолчав спросила:
-А ты выйдешь? – и как бы про себя – ну её. – Мишка понял, что она тоже заметила тот Любкин взгляд и торжествующую улыбку.
-Да нет, я в клуб пойду, через месяц уже начнем прогонку репертуара.
-Так сегодня-же понедельник, в клубе выходной.
-Ну и что. Я договорился с Аснельдой Григорьевной, она должна оставить дежурной ключ от приемной.
-А причем тут приемная?
-Саксафон Григорьевна там хранит, в шкафу. Попробую сегодня новую вещь,“Тень твоей улыбки”.
-Чьей? – поперхнулась Светлана.
-Ну так называется. Совсем новая. Друг Эдуарда пришел из рейса и привез пластинку Тони Беннетт. Мы все слушали, – эта мелодия больше всех нам понравилась.
-“Тень твоей улыбки” – задумчиво повторила она – красивое название.
- По английски “The shadow of your smile”. Очень красивая вещь! Cначала Эдуард хотел соло для трубы расписать, но потом решил, что саксофон будет лучше: первые восемь тактов в полной тишине,…я уже прямо слышу, как она будет у нас звучать.
-Вернусь из деревни – послушаю. Хорошо?
-Ну конечно! Все-же, решила ехать?
-Да, вместе с мамой. Она очень хочет сестру свою повидать. Побудет там недельку и уедет назад домой, а я останусь до конца лета.
-А когда уезжаете?
-Маме обещали дать отпуск на этой неделе. Как только – так сразу.
-Да-а… – протянул Мишка, не то с сожалением, не то просто в раздумьи.
-Знаешь, раньше эта предстоящая поездка радовала, а сейчас,..конечно, хочется двоюродную сестренку, братишку повидать, тётю, и в то же время…немножко грустно.
-Да-а… – опять несколько витиевато протянул Мишка.
В двери шестой квартиры загремел ключ, из нее показалась дворничиха тетя Мотя, прежде чем захлопнуть ее, крикнула кому-то:
-Если не уберешь – вернусь шею намылю.
-Да уберу, уберу! – прозвенел из квартиры звонкий голос внука.
-Здравствуйте, тетя Мотя! – Светлана отступила в сторонку пропуская дворничиху, формы которой были так внушительны, что смотреть на нее можно было не иначе как с благоговейным трепетом: свежа, как летняя грядка после дождя, незатейлива, как метла, она держала в своей руке высшую власть двора и тощую авоську.
-Здравствуйте, Матрена Архиповна! – вторил Мишка.
-Здрасьте - здрасьте!
Дворничиха проплыла мимо, потом вдруг остановилась, повернулась, внимательно посмотрела на Светку, на Мишку, прищурив саркастически всевидящие глаза:
-А че это вы тут стоите? Никак влюбились!
-Да вы что, тетя Мотя! С чего вы это взяли!? – вспыхнула Светка и щеки ее расцвели таким румянцем, что единственная родинка с правой стороны безнадежно в нем утонула.
-Мы всю жизнь тут стоим! – опешил Мишка.
-Всю жизть, да не так! – и уже взявшись за ручку входной двери, дворничиха ещё раз обернулась:”Влюби-ились,..как есть, влюбились.” – подвела она черту под какими-то своими мудреными умозаключениями; и хоть двор уже давно привык к сардоническим эпиграммам прозорливой дворничихи, все же юноше с девушкой показалось, что с этими словами она выронила из своей авоськи смущение, как капли слепого дождя в ясную погоду.
Скрипучая пружина прихлопнула входную дверь. В подъезде воцарилась неловкая тишина.
-ЧуднАя она. – Светка в задумчивой растерянности глядела на захлопнувшуюся дверь.
-Ты же знаешь тетю Мотю; ей всегда что-нибудь мерещится – заметил Мишка в замешательстве.
-Да-а.., ну ладно, Миш, пока...
-Постой ещё немножко.
-Да нет, я пойду.
-Свет, пойдем завтра опять на остров?.. Как сегодня…
-А нос кусать не будешь? – засмеялась она окончательно рассеяв неловкость.
-Да ладно тебе! Впрочем, там видно будет.
-Нахал. Ладно, пойдем.
-Тогда, до завтра?
-До завтра!

***

Алексей, стало очень интересно, что за песня. Оказывается, очень известная.
Так Вы на саксофоне играете?
И еще вопрос. В рассказе речь идет об авиационном заводе. Случайно не арсеньевский?

Ка-52

Отношения никакого не имею. Просто первое, что в голову приходит при упоминании авиационнного завода (в Приморье), так это в Арсеньеве.