Италия форум
И так, как вы уже заметили, лето шумело, гремело и пело; но не только, оно ещё несло во двор вместе с пьянящим дурманом сирени и грядущие перемены. На этот раз они пришли с участковым комендантом тетей Женей, которая и в самом деле доводилась тётей Стропиле, – длинному Игорю.
Это была элегантная, отчасти старамодная женщина с лицом застывшим в какой-то своей давней мечте. Говорила она всегда,..не то, чтобы возвышенно, но как-то,.. я бы сказал, приятно-романтично, и в известной степени, поэтично. Мне кажется результатом её характера стали бесспорная благоустроенность уютных заречинских двориков, летний спортивный лагерь, и Мишкина светлая память о ней.
В один из самых первых дней летних каникул во двор зарулил грузовик, груженный досками, столбиками и прочими деревяшками. Из кабины вышла неспешная, подтянутая и, как вы уже заметили, элегантная тетя Женя.
Знаете, есть такие люди – особенно из прекрасной половины человечества – появление которых, даже в унылых местах, в пасмурную погоду, сродни осеннему, не яркому, но теплому и ласковому лучику солнышка, который проникает глубоко в сердце и наполняет душу теплом и лаской.
Если бы я был поэтом, и посвятил стихи тете Жене, то непременно воспользовался бы этой метафорой в описании ее естества и нрава.
Не думай, читатель, что тетя Женя - плод авторского воображения; нет, образец для ее портрета я взял из реальной жизни.
Она собрала заречинскую рать и объявила, что “есть постановление” открыть во дворе летний спортивный лагерь:”Выберете себе старшего, его помощника и библиотекаря”. – Обратилась она к собравшимся. Все зашумели, загалдели и быстренько выбрали кого следует. Тетя Женя добавила, что всем нужно прийти завтра утром в домоуправление и получить книги для библиотеки, два комплекта настольного тенниса, футбольные, волейбольные мячи и прочий спортивный инвентарь, сверх того – выделила камОрку под библиотеку. Работа во дворе закипела, все были в возбужденном, приподнятом настроении; вымыли и покрасили будущую библиотеку, после чего разложили книги по полкам. Зойка, Юркина сестра, была выбрана библиотекарем. Она завела журнал и выдала первые книги всем желающим. Стропила, КингУр и Чуня поставили теннисные столы и организовали шумную очередь. В общем, жизнь во дворе наполнилась некоторым смыслом и полезным содержание.
***
Созидательная активность и спортивный ажиотаж сблизили мальчишек с девчонками, и когда лето вознамерило направить их стопы на речку открывать купальный сезон, то, само собой разумеется, пацанам показалось уж неудобным “отшивать” девчонок от своего острова.
Шумной ватагой все вместе переправились через, так называемый перекат, на остров. После весенних паводков любимые пенаты благоухали чистотой и свежестью. Отлогий берег ласкался шелковой зеленью молоденькой травы, пленил серебряным перезвоном новенькой листвы.
Нырялка была на месте, а плот, увы, унесло весенними потоками. Впрочем, это небыло ни неожиданностью ни большой утратой. Весенний ледоход всегда сметал все на своем пути, а вытаскивать плот зимовать на берег было мальчишкам не под силу, да и не имело ни какого смысла, за лето бревна изрядно промокли, он отяжелел, стал неуклюж и уже не мог нести на себе команду в полном составе.
Как приятно было ступать по мягкому песку чувствительными, ставшими девственными за долгую зиму, ступнями и ощущать его сыпучее, нежно-щекотливое прикосновение!
Вода была так чиста и прозрачна, солнышко так ласково хлопало по ней своими тёплыми ладошками, что все прямо на ходу стали сбрасывать с себя одежду и стремительно бросаться в прохладную, бодрящую свежесть. Речка замерла, не узнав пацанов, но разглядев в прошедшем детстве наступившую юность, распахнула свои объятья, привлекла их к волнующей груди и закружила в радостном вихре праздника жизни. Молодость веселились, а с ней веселилось и лето. Бескрайнее небо щедро дарило юности свою глубокую синеву, облака очаровывали неправдоподобной белизной, солнце плескало свои добрые ласковые потоки летнего тепела.
Когда мальчишки выскочили гуртом из воды – они элементарно остолбенели, разинув рты от удивления; вдруг ощутили – нет, сначала увидели, а затем ощутили, что на этом странном белом свете привычные вещи претерпели диковинные изменения. Только сейчас отроки заметили, что вместо привычных маечек и трусиков на девчонках были обалденные купальники, элегантность которых подчеркивала изменившуюся линию бедер, изгиб талии, придавая гордую прелесть девичей осанке. Грудь, преодолев неясную робость, наполнилась некой тайной, решительным и всепобеждающим достоинством, которое неумолимо, словно волшебный магнит притягивало робкие, – как перебежка пугливой мышки, –взгляды то ли любопытного удивления то ли удивлённого любопытства. При этом, лично Мишку поразило то, что именно те вдруг изменились так поразительно, от которых менее всего этого можно было ожидать. И это его недоумение по этому поводу было – как в последствии он его оценил – довольно странное.
Бесшабашные пацаны, которых трудно было смутить по пустякам, вдруг единодушно ощутили неловкость от нелепого вида, и – чего уж греха таить – феноменально абсурдного фасона своих традиционных “семейных” трусов: мокрых, обвислых, предательски облипающих и недвусмысленно облегающих юные чресла. Мальчишки застыли, как обалдевшие дворяне в известной немой сцене удивления.
Светка, припрыгивая на одной ноге и стараясь вытряхнуть из уха воду, кинула на Мишку быстрый взгляд. Он заметил, как взгляд мельком скользнул вниз: всего лишь мгновение, словно быстрая молния, но этой символической искорки было достаточно, чтобы воспламенить его лицо, и оно немедленно вспыхнуло и засветилось так же сочно-багрово, как светил его добрый приятель фотофонарь в кладовке, или – как он любил ее называть – фотолаборатории. Кровь обожгла кончики волос на голове, и ему показалось, что они заполыхали словно бенгальские огни; невольно оглянулся вокруг буд-то приглядывая местечко, где можно было бы с треском провалится сквозь уютную полянку или тихо и незаметно, как вода, уйти сквозь сыпучей песок.
Первым очнулся Пашка и как весло, плашмя шлепнулся животом на песок. Мальчишки, словно по команде, дружно последовали его лихому примеру и незамедлительно припорошили песком свои позорные “паруса”, камуфлируя их ненавязчивое щегольство спасительной шубой. Только один Шурка-Крот торжествовал как белая ворона, в своих – хоть и обыкновенных – черных с белыми тесёмками плавках. Он был старше, уже учился в техникуме, и вообще, был ужасно начитан, плавки кричали об этом даже громче, чем его очки в роговой оправе; этим обстоятельством пацаны и объясняли его неуместное пижонство, которое, как не крути, в сложившейся ситуации оказалось весьма уместным и, более того, послужило всем хорошим уроком взрослости.
В этот день мальчишки больше не купались, а вернувшись домой, Мишка с Пашкой сели на велосипеды и стали объезжать магазины на предмет купальных плавок. Черные с белыми тесемками (как у Шурки), что были в спортивном магазине, сразу же отвергли сумрачно и гордо. При этом Пашка сентенциозно произнес: “Порядочный пацан не наденет на себя сие изделие.” Действительно! Не таков был Пашка, чтобы зариться на первые попавшиеся плавки: да и Мишка тоже был не лыком шит.
В военторге их покорили шикарные голубые плавки-шорты с белым ремешком, карманчиком на застежке-молния, с брелоком и венцом творения – красной нашивкой, именуемой «брэнд». Может быть друзья и не рискнули бы ослушаться родительского наказа бережливости, но продавец невольно потворствовала их мятежным замыслам крамольного мотовства, сказав, что тех, по пять рублей, ещё много, а этих. с ремешком (по десять) осталась только парочка. Коммерческая провокация ей с блеском удалась:
-Э-эх! – подумал Мишка, и Пашка согласился – была ни была! – Дома им хорошенько досталось за самоуправство и неслыханную расточительность, но что для добрых молодцев какая-то банальная взбучка, когда они счастливо порхают, себе, на седьмом небе!
Пацаны не сговариваясь по достоинству оценили появление на острове девчонок. Мишка охотно согласился, и даже был этому рад, потому что меморандум, который некогда пацаны заключили на острове, стал в корне противоречить элементарным понятиям дружбы. Я упомянул об этом неспроста, а намеренно, потому что Мишкина со Светкой детская привязанность стала переходить в юношескую дружбу, а меморандум гласил, что ни одна нога, ни одной девчонки не могла ступать в пиратские владения безнаказанно. Мишка, как это не грустно, и был первым заводилой и составителем этой опрометчивой и непохвальной – ему пришлось это признать – пиратской резолюции. Вот и судите сами, в какое дурацкое положение он попал, и все никак не решался обнародовать братству свои в корне изменившиеся взгляды на силлогизм пресловутого меморандума, потому что речь сию пацаны могли расценить как предательство. А теперь, благодаря тете Жене и ее замечательной идее спортивного лагеря, все противоречия развеялись сами собой. В общем все складывалось как нельзя лучше, и у него, что называется, отлегло от сердца.
Конечно же ни он ни пацаны тогда еще не подозревали о том, что это была исключительно заслуга времени, дань юности, явление вполне логичное и неизбежное.
Своими нарядными купальниками девчонки принесли на остров новый колорит, а их безудержное щебетание – атмосферу настоящего городского пляжа. Все, что они делали сопровождалось шумом; они хихикали, кричали и визжали кстати и некстати.
Все подружки, за исключением Зойки, плавали “по-собачьи”, и пацаны, с присущим им азартом и горячностью, стали учить новое пополнение плаванию “в размашку”.
Бутя первый подскочил к Светке, устремив на неё весь свой тренерский пыл и энтузиазм. Но она, взглянув на Мишку, ответила ему:
-У тебя большие ногти, Бутя, пусть Миха учит. – Бутя стал настырно показывать ей свои руки и с жаром доказывать:
-Смотри, смотри! Ты чё! какие большие!? Да у меня их совсем нету! – Светка, вскинув голову, как это делала ее любимая артистка, подошла к Мишке и подчеркнуто-грациозным движением взяла под руку, сим объявив его своим личным тренером.
Наставники старались каждый в силу своего умения и тренерских способностей. Мишка бережно держал Светку одной рукой за талию, другой поддерживал снизу. Она отчаянно била по воде руками и ногами старалась изо всех своих дамских сил; иногда он отпускал руку, она начинала тонуть, барахтаться и пищать; делала руку ковшичком, брызгала в него и кричала:
-Это ты нарочно, Миха, нарочно! Ты меня не держишь, чтобы я нахлебалась воды и утонула, противный!
Он увертывался, подпрыгнув, молниеносно исчезал под водой, тут же выныривал сзади и, смеясь, обрушивал на нее шквал всплесков и радугу брызг.
Больше всего Светке нравилось нырять с Мишкиных плечь; он приседал в воде, она забиралась сначала ему на спину, затем становилась на плечи, он резко выпрямлялся и она, вспорхнув ласточкой, стараясь пролететь над водой как можно дальше, наслаждалась необыкновенной лёгкостью своего гибкого тела.
Бутя вечно путался у них под ногами, по своему странному обыкновению соваться туда, куда его не просят, и быть там, где быть ему совсем не обязательно. Но несмотря на это, Светке с Мишкой было хорошо и весело.
Я вижу, великолепие и живописность чудо-острова так взволновали меня, что я почти пропел оду заречинским девчонкам. Тем неменее должен для полноты сюжета отметить странные, переменные способности Мишкиной ученицы – к концу дня Светка уже довольно прилично могла держаться на воде, но на следующий день царевна-лебедь снова“топориком” шла ко дну, и Мишке ничего не оставалось, как опять подхватывать ее и поддерживать.
Тем неменее, не прошло и двух недель, как она научилась плавать и даже пыталась соревноваться с ним в скорости, что ей иногда удавалось. В такие минуты её лицо светилось трогательной радостью, а глаза искрились таким восхитительным восторгом, что Мишке хотелось вновь дарить ей радость победы; если он, невзначай, переусердствовал в cвоем стремлении, – она напускала на себя недовольство и кричала:
-Мишка, ты специально! Это не честно, ты поддаешься!
Но давайте оставим изрядно поднадоевший сюжет и перейдем к нашему другому, явно, не менее интересному, но несколько подзабытому сюжету.
***
Ludi
Теплые у вас, Ласт, рассказы, читаю с удовольствием
Kateryna
да теплые, солнечные и летние
LAst
(значит-можно продолжать..)
Давайте заглянем в оркестровую комнату с достаточно скромной обстановкой – всего лишь несколько портретов великих компазиторов на стенах и массивный дубовый стол у окна. Несмотря на то, что кое-кто из ребят отсеялся: кому-то надоело, а кто-то не смог совместить учебу с увлечением, к грядущему краевому смотру успешно готовили финал и марш из оперы “Аида”, интермеццо из “Травиаты” Верди и “Сольвейг” Грига.
Но самое радостное для пацанов было все же то, что они уже играли, точнее сказать, иногда поигрывали субботними вечерами на танцплощадке. Правда, когда об этом узнал директор школы, то зародился нешуточный скандал, который Владимиру Александровичу удалось уладить, собрав всех дебютантов в кабинете директора, где они дали клятвенные обещания не запускать учебу.
Заручившись согласием родителей, получили, если не благословение, то молчаливое разрешение.
Музыкантам разрешалось смотреть все фильмы демонстрирующиеся в клубе бесплатно, что для пацанов, разумеется, было весьма актуально, к тому же они пользовались благосклонностью больших пацанов, снабжая их контрамарками для бесплатного прохода на танцплощадку. Это вызывало у сверстников как легкую зависть, так и невольное уважение.
К танцам, источнику удовольствия и связанных с этим других приятных утех, мальчишки были равнодушны, что нельзя сказать о Пашке; танцевать Калатун любил, и страсть эта была свойственна ему должно быть потому, что он был наделен артистической натурой и шустрыми ногами; к тому же, слыл большим охотником до всякого рода баловства. С Утей (Витька Уткин, такой же любитель со стороны) они закатывали разухабистые «концерты» вошедшего в моду шейка, в тряску которого оба танцора-самородка внесли акробатику рок-н-ролла, вследствие чего искусство пластики и ритма било уж совсем через край, поэтому на площадке вокруг Пашки с Утей образовывалось пустое пространство. Когда от избытка темперамента плясуны начинали перекидывать друг друга через спину, тут же поспевали бдительно подтянутые дружинники, в любую минуту готовые отстаивать свое неотъемлемое общественнополезное право, решительно пресекали спектакль ужаса и подчеркнуто демонстративно выпроваживали буйных танцоров вон с танцплощадки.
Добрая, скромная и всегда чистоплотная контролерша Клавдия Федосеевна журила их и причитала:
-Пашенька, Витя, голубчики это вас так не красит. – Причём она направляла на них эту свою укоризну скорее по долгу службы нежели из нравственных, или, тем более, идейных побуждений, а может быть, даже, из опасения, что подобное ухарство не могло обойтись танцорам без ущерба для их здоровья. Она любила этих неугомонных мальчишек той непосредственной “бабушкиной” любовью, которая, несмотря на то, что все они были в какой-то мере плутишки, но плутишки веселые и беззлобные, готова была простить им любую их выходку: даже ту, которую они бессовестно позволяли себе в перерывах.
Я, разумеется, должен рассказать вам о неприглядной козне шкодливых отроков более подробно, но для этого вынужден на время оставить горемычных танцоров в кутузке именуемой – «Опорный пункт общественного правопорядка». Обещаю, исключительно из сострадания к арестантам, быть возможно кратким, чтобы сократить их муки и томление в узах.
В то время, как музыканты отдыхали, “кинщик” – Михалыч из своей загадочной кинобудки, по средством чудодейственного (в те времена) магнитофона, вещал на танцплощадку самую современную, и потому самую модную, музыку.
Взрослые музыканты выходили покурить, а музыканты-пацаны кучковались за большим фикусом, любовно взращенным и взлелеянным тетей Клавой в огромной кадке, удачно расположенной в дальнем углу фойе. Его пышная реликтовая крона придавала углу притягательную таинственность и манила сорванцов под свою сень ещё задолго до того, как Владимир Александрович зачислил их в свою музыкальную банду( band, потому что).
Однажды, на зимних каникулах мальчишки катались в парке со снежных горок, продрогли, и прибежали в клуб задолго до начала дневного сеанса, вот тогда и открыли они для себя этот укромный тайник с горячей батареей отопления. С тех пор стали забегать вечерами после катка, скромно испросив тётю Клаву впустить их в фойе: просто погреться. Она никогда им не отказывала, только просила сложить коньки в углу гардеробной, вести себя смирно и не разговаривать громко, чтобы не беспокоить зрителя в кинозале.
Мальчишки сбрасывали заиндевевшие коньки в кучу, тихонько шмыгали в свой заветный угол, садились рядочком на оббитую бордовым плюшем скамью и протискивали окоченевшие ступни в узкие шпации батареи отопления от которой исходило умиротворяющее тепло.
Во время последнего сеанса люстры в фойе были уже погашены, и оно освещалось только настенными бра, мягкий свет их подчеркивал царившую в помещении тишину, нарушаемую лишь доносившимися из зала приглушёнными звуками событий экрана. В такие вечера укромный закуток казался ковчегом тепла и уюта. Бывали ещё и более счастливые вечера, когда добрая тетя Клава, приоткрыв заветную боковую дверь, незаметно впускала их в темный зал, но это случалось тогда, когда фильм был уж очень, ну ужасно, ну совсем невтерпеж интересный.
Теперь, когда вы уже оценили дивный уголок, вам легко будет оценить и упомянутую проделку, которую мальчишки беззастенчиво позволяли себе в антрактах.
Засев за фикусом, словно индейцы в джунглях Амазонки, они обстреливали, – по средством резиночек – исполненные ядреного ритмата и обтянутые уже вошедшими в моду мини юбками заядлые места, которые для них ещё не имели никакого потаенного смысла, и в силу непонимания этого смысла, не оцененных ими по достоинству. Полагаю, хоть и не уверен, не найдется ребят, более ловких на подобного рода проделки.
Тетя Клава прощала им всё это потому, что видела и ценила в них нечто, что они ни видеть, ни осознать, естественно, тогда ещё не могли, а смогли это сделать только по прошествии многих лет.
Как только виртуозов вывели с подмостков – толпа о них конечно забыла, но мы-то с вами не забыли; давайте вернемся в темницу, к вынужденно покинутым нами узникам общественной морали, которые оказались желанными гостями у порога души старшего дружинника и особы приближенной к высоким кругам горкома комсомола.
Перелистав пред лицем “отщепенцев”страницы книги их будущей горестной судьбы – итог “тлетворного преклонения пред западом” – авгур-моралист возвращал Пашку кАпелю, предвкушая всю прелесть предстоящей педагогической пытки.
Знаете, есть люди к которым общество относится с удивительной терпимостью, тогда как к другим оно напротив, ничего не может простить. К числу последних принадлежал и Пашка, и сдается мне, всё это потому, что он был рыжим.
Капель ругал жертву фатального порока всякими разными глаголами, постоянно придавая своему голосу оттенок негодования, чтобы все поняли, что это только начало, при этом размахивал руками и дирижерской палочкой так, словно дирижировал сюиту из “Орфея в аду” Оффенбаха. Его руки вместе с палочкой очерчивали замысловатые круги и линии, форма которых зримо рисовала казанок (мифологический котел) и клубы густого дыма, вырывающиеся из огненной гиены, в широко распахнутую, ненасытную пасть которой, лукавые и рогатые бестии подбрасывали поленья, ловко орудуя ухватами и кочережками такими же рогатыми и зловещими. Вдруг, резко взвившись над головой, палочка высекала staccato грома и молнии: затем, неожиданно низвергалась вниз потоками огненного серного дождя; замерев на мгновение перед ужасом бездны, скользила согласно горизонту, – то плавно опускаясь, то взмывая вверх, – и пред ясны очи внемлющих отроков представала жуткая картина legato – безбрежный океан расплавленной, клокочущей смолы. В конце концов палочка делала неожиданный и резкий выпад вперед, проткнув словно шпага, незримое, но от этого не менее пижонское порочное сердце. Это была fermata, фермата убедительная и, я бы даже сказал, фундаментальная.
-Мне тут ещё только горкома не хватало! – кричал кАпель – Чтобы меня все тыкали носом, как пацана! Чтобы все думали, что у меня тут не оркестр, а прибежище пижонов! Мало того, что перед вашим директором облажался, так вы-(“вы”- это уже было и по всеобщую, так сказать, душу, на всякий случай, на будущее, если кто-то вздумает…) - так вы хотите меня ещё и под монастырь подвести! - (горком партии,..что ли...) - Прищеми свою задницу к барабану и не дергайся! Стрекулист! - (от слова стрекотать, крайняя степень оскорбления и призрения, – если хотите, – в устах маэстро) Для наших юных музыкантов не было ничего досаднее и обиднее, чем слышать это определение на свою голову, по собственному адресу.
Пашка прищемлял, как было велено, буря утихала, но мятежная душа танцора не могла сидеть долго в клетке, и опять он, его напарник Утка и недремлющая бдительность бравой шайки блюстителей морали и порядка, прибавляли седых волос Владимиру Александровичу, впечатлительному капелю. Впрочем, постепенно, – благодарение небу! сказали бы в иных краях, – маэстро все же смирялся с этим безобразием и в конце концов махнул на всё рукой.
На этом месте можно было бы поставить точку, но мне все же хочется снабдить романтичным эпилогом танцевальную драму нашего резвого плясуна.
Однажды Пашка пригласил на танец Ольгу. Ольга не входила в число завсегдатаев танцевальных вечеров, скорее она была редким гостем, но гостем ярким и темпераментным: с гибким станом, длинными стройными ногами на немысленных каблуках, которые с таким упоением отсчитывали такт в три четверти. У нее были чудесные синие смеющиеся глаза, тонкая изящная талия, нежная высокая грудь и этакая повадка.
Наряды ее, включая обольстительную кофточку по самой последней моде и соблазнительно короткую юбку, оставляющую открытыми самые красивые ноги во всей округе, были легкомысленны, а прическа ярко демонстрировала известное презрение к общественным условностям. Словом, она была экстравагантна; и, если б вы побывали на танцплощадке и увидели ее, то сами, вперед меня, не преминули бы это отметить, радуясь случаю попутно полюбоваться ее изящной походкой и грациозной фигурой.
Однажды их взгляды встретились, ее улыбка, как картечь из дробовика деда ШиЯна, мелькнула в глазах барабанщика и сходу поразила его прямо в сердце. Проделка Купидону недурно удалась. Сердце танцора, которое ни в чем не останавливалось на пол пути, тотчас же дрогнуло, однако не заставило потерять голову; и он повел себя самым наикорректнейшим образом, он пригласил Ольгу на танец, и с этого момента началась история, но это другая история, которая, впрочем, не имеет ни какого отношения к нашей.
***
LAst
***
Всё это было глубокой осенью, но я пожалуй, вернусь по тропинке памяти немножко назад и предоставлю вам возможность ещё раз заглянуть в уже знакомый летний двор и на уединенный остров, где происходят события, которые требуют того, чтобы их, как бусинки, нанизать на суровую нитку сюжета.
События, – пожалуй сказано слишком многообещающе и предполагает какие-то неожиданные, может быть даже драматические, повороты и перемены, – нет, жизнь текла просто и свободно. Впрочем, что до Мишкиных друзей, то у них действительно в жизни произошла большая перемена: Пашка-Калатун, Толян-Лысый, Юрка-Бурда, Генка-Мурка и Игорь-Стропила, – все закончили восьмой класс, сдали экзамены, решили пойти работать на авиационный завод и учиться в вечерней школе. Устроились они легко; приняли их на завод, в отличии от Мишки, без проблем.
Мишкин отец был категорически против того, чтобы сын бросал учебу; собрал его документы: свидетельсто об окончании восьми классов, характеристику и свидетельство о рождении (метрики) и спрятал в шкаф под замок. Но что для Мишки был этот замок! – смешно об этом говорить, – он выкрал все эти бумаги и отправился в отдел кадров.
***
Среди тех, кто посвятил себя делу конторской бюрократии, начальник отдела кадров, несомненно, занимает место монарха. Именно такой образ Мишка воздвиг на пьедестале своего воображения после короткого визита в кабинет начальника означенного отдела, что был расположен на первом этаже высотного здания заводоуправления.
Пышная, властная дама с пухлыми, густо накрашенными губами, за массивным конторским столом с лужайкой зеленого сукна, заставленной заурядными конторскими штуками: селекторным телефоном, пресс-папье, дыроколом и аккуратно сложенной стопкой служебных бумаг, встретила его скучающим взглядом.
Ее строгий темно-синий костюм подчеркивал щепетильную белизну блузки и педантичность аккуратных манжетов, охватывающих кисти слегка пухлых но вполне подходящих под определение – изящных рук. Тщательно ухоженные пальцы, придерживающие наполовину исписанный листок, были неменее изящны и придавали рукам аристократичность.
Представ пред столь важной особой, Мишка почти совсем оробел. С ребяческим изумлением взирал он на все находившееся в этом высоком служебно-бюрокартическом палаццо .
Стены кабинета были заставлены унылыми шкафами и полками на которых теснилось множество книг, по большей части, разумеется, деловые с заметной направленностью к праву и трудовому законодательству. Из стройных рядов папок торчали разноцветные ярлыки и загнутые закладки.
На самом верху сияли былой славой наградные кубки и всевозможные спортивные трофеи. Прибавьте к этому, чтобы составить полную картину, кумачовые вымпелы – упрямую банальность советской действительности – с тесненными под золото вехами славных трудовых побед, свершений и прочих знаменательных дат.
Мишка робко примостился на краешке стула. Владычица конторской империи по прежнему смотрела на него равнодушно, то есть совсем ни как: ни радости, ни огорчения, ни какого-либо вопроса на её лице он не прочёл.
Всё у неё было пухленьким: и лицо, и нос, щёки, и, как вы уже успели заметить, губы.
Голосом, придушенным робостью и неуверенностью, юный проситель кратко объяснил причину своего покушения на время и внимание ответственного лица. Суть этой причины он вывел старательным почерком на листочке в клеточку, аккуратно вырвав его из своей школьной тетради, после чего обычный тетрадный листок обрел официальный статус и казенное название – заявление.
Жрица бросила мимолётный взгляд на строчки и всё с тем же невозмутимо-равнодушным выражением, запечатленным на царственном лице, небрежно протянула прошение назад и объявила:
-КЗОТ запрещает принимать на работу граждан моложе шестнадцати лет без согласия на то их родителей.
Обескураженный гость осмелился заметить, что Кзот, дескать, его, Мишку, ещё не видел, и, если записаться к нему на приём, то может быть он и разрешит.
После этих его слов по безмятежному самодержавному лицу пролетела тень улыбки, и если б парень не был столь удручён и обескуражен, то наверняка заметил бы и немало удивился, насколько эта улыбка была мила и даже трогательна.
-КЗОТ - это трудовое законодательство. – Назидательным тоном царица внушила ему прописную истину, придав лицу выражение, в котором он мог прочесть красноречивый упрёк: ”А ещё пришёл устраиваться на работу”.
-Понимаете, отец против моего устройства на работу. Он хочет чтобы я пошёл в техникум. – Попробовал юноша этими словами как бы постучать по дверце сейфа в котором было спрятано и находилось на хранении сердце ответственого лица.
-Правильно делает! – Царица сказала и довольно резонно, сложив свои пухлые руки на зеленом сукне.
-Но все наши пацаны уже работают.
-Приходи с отцом, тогда и поговорим! Пригласи следующего! – Категорично провозгласила императрица, сопровождая свои слова надлежащим жестом, дав этим самым понять, что время аудиенции исчерпано.
Положив документы обратно в шкаф, Мишка отдался прихоти судьбы и воле случая, который, как не удивительно, не заставил себя ждать. Бутя (вы наверняка помните этого пролазу)…впрочем, не будем переходить на личности, – постоянно ошивался в комсомольских кругах около горкома комсомола и играл там непоследнюю скрипку; разнюхал и сообщил Мишке, что при горисполкоме есть отдел по трудоустройству несовершеннолетних; в котором можно выхлопотать справку значительно облегчающую устройство на работу. Несмотря на то, что этот отдел, как правило, посылает всех страждущих в ПТУ, все же шанс есть. И вот, совершив вторичное воровство документов из шкафа, наш неугомонный юноша уже сидит в партийных чертогах
-Та-ак, – протянул эвентуальный спаситель, восседавший одесную, – та-а-к – повторил он, весело потирая ладошками апокрифический кусочек мыла – значит, говоришь, работать хочешь!?
-Хочу.
-Ну а как на счёт ПТУ?!.. Понимаешь…
-Нет, хочу работать.
-Ну ты не спеши, подумай!
-Я уже подумал, хочу на завод.
-Из ПТУ ты выйдешь специалистом с разрядом! Понимаешь…
-Поработаю учеником, и через пологода получу разряд.
-Эх, какие мы все грамотные!.. Не могу я дать тебе справку, парень, хоть убей – не могу! Понимаешь…
-Нет, не понимаю.
-Годков тебе маловато!
-А зачем, тогда, отдел называется – “по трудоустройству несовершеннолетних…”?!
-Ну, это тебя не спросили!..Понимаешь…
Мишка с грустью подумал, что и тут какая-то звезда в его созвездии закочевряжилась и не хочет нести удачу. Вздохнул, насупился, но отступать не собирался.
-Другим, наверно, даете справки?..
-Да не давал я ещё ни кому ни какой справки! Один ты у меня такой… настырный! Понимаешь…
-Ну так и дайте…
-“Дайте!” Ты что думаешь, если я буду всем раздавать справки налево и направо, меня за это по головке погладят!?
-За одну не погладят. То есть, я хочу сказать,..ну в общем, вы же их не налево и направо…одну,..всего…
-Да пойми ты, голова, учится надо!
-Я в техникум на вечернее пойду!
-“На вечернее!” Ты думаешь легко!.. после работы!
-Знаю, не легко, но многие так…
-“Многие!” Я вот что скажу тебе…Михаил? – уточнил начальник.
-Михаил.
-Я вот что скажу тебе, Михаил: ты не смотри на “многих”, а своей головой думай, учись пока молодой, работа от тебя ни куда не убежит. Слышал поговорку…
-Работа не волк?…
-Нет, – улыбнулся инструктор – другая, “была бы шея, а хомут к ней всегда найдется”. Знаешь, что такое хомут?
-Знаю, у Саныча на пасеке был, да и вообще…
-Ты жил в деревне?
-Да.
-То-то я вижу!.. Как говорится, рыбак – рыбака,..я тоже родился и жил в деревне. Скучаешь?
-Иногда.
-Нда-а, – начальник смотрел на Мишку долгим пристальным взглядом, то ли изучая его, то ли думая о чём-то о своем, – а что родители?
-Отец против, но ведь ему же нужно помогать.
-А если он накостыляет нам с тобой этой справкой!?
-Тогда поступлю в техникум на дневное, но в ПТУ не пойду.
-Тоже разумно. А почему ты так не жалуешь ПТУ?
-Не знаю. А че мне там делать?! Я работать хочу.
-Что же мне с тобой делать…
-Все наши пацаны уже работают…
-“Пацаны”, в том-то и дело, что пацаны… – он еще раз кинул на Мишку задумчивый взгляд, вздохнул –ну ладно, если хочешь работать…дам я тебе справку! Понимаешь!..
Окрыленный чУдной справкой, Мишка полетел из кабинета инспектора прямо в отдел кадров завода.
Императрица долго смотрела на горисполкомовскую бумажку и на Мишкино заявление. Лицо ее, как и в прошлый раз, не выражало никаких эмоций. Ему даже подумалось, что она забыла и про него, и про бумаги; просто сидит и думает о чем то своем. Наконец, не глядя извлекла черную ручку с блестящим золотым пером из черной подставки, подняла лицо, и Мишку удивил ее домашний, простой и вместе с тем очень строгий взгляд.
Секунду помолчав задумчиво и как бы устало сказала:
– Михаил, ты и твой благодетель делают меня соучастницей большой глупости! – Неспешно поставила резолюцию – документы в техникум приготовил? – и не дожидаясь ответа добавила – возьми у секретаря справку с места работы и сегодня-же отнеси бумаги в приемную комиссию!
Когда отец узнал, что Мишка устроился на завод учеником слесаря, то был очень расстроен. Он, конечно, не имел ничего против специальности слесарь-иструментальщик, и даже считал ее полезной и почтенной, но хотел чтобы сын продолжил образование. Мишка успокоил его, твёрдно пообещав поступить на вечернее отделение в техникум.
***
LAst
***
В это лето ребята повзрослели и неожиданно поняли, что с девчонками тоже можно ладить. Несмотря на то, что они с присущим молодости непосредственным самолюбием, считали себя уже вполне взрослымы, в сущности все же еще были детьми.
Днем, когда выдавался случай, вместе купались на острове, вечерами собирались во дворе на скамеечках или, если шёл дождь, стайкой набивались под грибок на детской площадке и говорили, спорили, делились новостями, радовались успехам, и огорчались, если случались неудачи. Оказалось, что с девчонками тоже можно проводить время весело и говорить о многих разных вещах так же легко и свободно.
Зойка была спокойной и рассудительной, как золотая рыбка. Мечтала преподавать в школе физкультуру. Её легкая, подтянутая, спортивная фигура, решительный характер, такие же решительные и невозмутимые черты лица не оставляли никаких шансов тому, кто в этом сомневался.
Любка хоть и была медлительна и плавна, как медуза, все же в глубине её глаз, на дне этих двух шаловливо-зелёных озер, таились властные искорки лидера, или даже диктатора. Плохо приходилось тому, кто вовремя не сумел их разглядеть и поостеречься. Она доставала обидчика через день, через неделю, и даже через месяц и водворяла его в нужные ей рамки. Во благо своему тщеславию она обретала бойкость речи, говорила своё последнее слово, ставила свою последнюю точку.
Ирка покоряла своей непосредственностью и порядочностью, веселым озорством, звонким смехом и неукротимым стремлением всякому, кто попал в беду, прийти на помощь, независимо от того, верила она в него или нет. Что бы она ни делала, какие бы рожицы она ни корчила, всё у нее выходило мило и трогательно. Грубость и коварство шокировали ее так, что она буквально столбенела, широко распахивала свои, – и без того большие голубые глаза, – беззвучно шевелила пухленькими губками. В этот момент на нее было жалко смотреть. Казалось, её растерянный, беспомощный вид должен был повергнуть негодяя-виновника в стыд великий, а земля разверзнуться прямо под его ногами. Одним словом, она была бальзам и утешение для глаз.
Светка пленяла наивностью смешанной с рассудительностью; ее бесхитростные остроты порой были просто поразительны. В уголках ее губ таилась веселость, вызывающая в воображении звук серебристого смеха. Особенность ее осанки и поступи, гибкость стана, посадка головы обнаруживали в ней внутреннее достоинство. Красивые глаза лучились добротой, а тонкий профиль – слегка вздернутый носик и слегка вздернутая верхняя губа – олицетворял собой поэтическую романтику и был достоин кисти большого художника.
Порой веселая компания засиживалась далеко за полночь, вызывая бурное недовольство жильцов двора. Какой-нибудь родитель, изнурённый бессонницей, выходил в пижаме, а то и просто в “семейных” трусах, кричал чтобы они не шумели, “не ржали” и вообще, “не шлялись тут”, а шли по домам. Хотя эти жильцы и сами, во время какого-нибудь очередного матча, бывало, выносили телевизор на улицу, и тогда во дворе всю ночь царствовали, по образному выражению тети Анфисы, жены дяди Васи и главного заводилы всех этих ночных бдений, –“Содом и Гомора”.
Кстати сказать, если бы дяде Васе вовремя дали хороший совет, то он всю жизнь прожил бы счастливым холостяком. Правда, у тети Анфисы были самые благие намерения к нему. И она любила его это было ясно, и заботилась о нем, это было ясно вдвойне. Любила она его строго и требовательно. Любила так, как лихой командир любит вверенный ему личный состав; и заботилась о нем с таким же усердием, с каким рачительный завхоз заботится об закрепленном зи ним имуществе и инвентаре. И и это, по ее мнению, правильно, потому что в мирских и житейских делах муж ее был профан и неудачник. А все потому, что на плечах у него была не голова, а котелок набитый футбольными мячами и хоккейными шайбами, к тому же он не относился к числу людей, которых приводят в пример на лекциях об умеренности по части горячительных напитков. Более того, вместо правой и левой руки, как это бывает у нормальных людей, ему достались только две левые; сверх того, пришиты они не там где надо: все тупые ножи в доме – яркое и неопровержимое тому доказательство. Что правда, то правда. Острый язык тети Анфисы был единственный из всех режущих инструментов в доме, который не только не притуплялся от постоянного употребления, но напротив, становился все острей и острей, а норов дяди Васи, пройдя через горнило семейного счастья, становился, вне всякого сомнения, уступчивее и покладистее, так как супружеские нахлобучки лучше всех семинаров на свете приучают к терпению и дисциплине.
После матча (неважно удачного или неудачного) дядя Вася приходил домой всегда “подготовленным”. Но тетя Анфиса тоже оказывалась подготовленной, и даже лучше, и всегда встречала супруга с чащей содержащей осадок его радости. И чем основательнее он был «подготовленным», тем больше узнавал о себе, когда тетя Анфиса, наконец, подбирала нужные слова.
Дядя Вася старался “умыть руки на диванчике”, а если тетя Анфиса перегибала свою дидактическую палку, то чело его омрачалось и он, все же, стучал кулаком по столу, и тогда все в комнате, включая тетю Анфису, подпрыгивало, сопровождаемое восклицанием, в котором слышались все возражения, для которых тетя Анфиса не находила слов. После этого наступала тишина – результат тонкого чутья тети Анфисы, и дань ее женской мудрости. Уж чем-чем, а мудростью и формами Бог тетю Анфису не обидел. Он отдал ей, возможно, и то, что причиталось тете Фросе, другой соседке, из «торца». Тетя Фрося, в отличии от полной, округло-мягкой и доброй тети Анфисы, была тощей и на редкость скаредной, впрочем, как и ее муж, дядя Коля (во дворе – Колюня). Вот уж действительно два сапога пара! Но только по части худобы и скаредности. Во всем остальном, для соседей, да и для всей округи, было непостижимой загадкой – как эти два сапога могли уживаться и дожить совместно до столь преклонных лет. Тут будет уместно упомянуть, что тетя Фрося, – как и положено скудным формами плоти женам, – была чрезвычайно сварлива, обладала задорным нравом, неугомонным языком и тяжелой рукой. Нередко можно было услышать ее пронзительный голос во время словесных перепалок с супругом, а его крючконосое лицо время от времени явственно свидетельствовало о том, что эти сражения не всегда проходили на поле словесности. По этой причине никто не отваживался вмешиваться в их споры. Редкий гость, пожелавший навестить кого-либо из соседей, и заслышавший в доме крики и брань норовил прошмыгнуть подъезд по-быстрее, обходя злополучную дверь как-нибудь сторонкой, бросал косые взгляды на это царство раздора и радовался – если был холост, – что не познал прелестей брака.
Что же касается дяди Васи, то наутро он всегда выходил во двор с широкой улыбкой добряка, который собирается осчастливить мир. Почему с ним происходила такая метаморфоза, – мы можем только догадываться. Годы делают женщину покладистой, а морщины сглаживают неровности ее характера.
***
Поздравляю всех вас, дорогие друзья, с наступающим Новым Годом!
Будте счастливы! Берегите себя!
В Новом Году начнем новую главу.
До встречи!
Наверх страницы