Из записной книжки ...

Грусть чувствуется..., но хочется продолжение прочитать!

Angela

Для этого нужно начать с самого начала...
Что ж, начну. Если вам понравиться - продолжу,..

Остров тенистого вяза

“Как птицы из теплых стран, возвращаются
на родину, отыскивая те самые гнезда, где
они родились, выросли и окрепли силами,
так и мысли человека постоянно стремятся
к невозвратным радостям далекого детства
и юности. И хоть знаешь, что прошлое
неповторимо, – все же не можешь
удержаться от соблазна – потонуть с
головой в воспоминаниях.”

Родион Березов. “Русское сердце”

Утро забрезжило между деревьями и разбудило Мишку первыми лучами рассвета, скользнувшими в чердачное окно вместе с легкой прохладой и ранней свежестью.
Сомкнутые веки все еще удерживали занавеску ночного сна, а проснувшаяся душа уже наполнялась блаженным чувством свободы, – кто же не знает этого радостного, восторженного чувства окончания учебного года и начала летних школьных каникул!
Сколько ожиданий, сколько прелестей таит в себе эта сладкая пора! Прикройте сладостно глаза, растопырьте самозабвенно уши, произнесите и вслушайтесь: “Кани-икулы!” Слышите? Чувствуете? Вот ведь!
У Мишки и его друзей (вы с ними еще познакомитесь, надеюсь, полюбите, как полюбил их я) каникулы были радостными вдвойне потому, что с их началом пацанам разрешалось всё лето спасть на чердаке.Чердак! О сколько в этом слове…! Сколько поэзии! Сколько романтики. Сколько шкодливого баловства!
Если есть чердак, значит нет никакого распорядка: когда ложиться спать, когда вставать – и хоть всю ночь можно сидеть у костра! А придет пора, (сливы начнут темнеть, а яблоки румяниться) то и в сад можно; к деду Шияну, или к деду Рязаю, например. Эх какие там яблоки! Разве можно смотреть хладнокровно на ветви, склоненные под тяжестью этих чудесных полных искушения плодов? А в минуты особенно острого соблазна так это просто насмешка и даже издевательство над самой природой. У Шияна, правда, пес Барсик сильно злой, а дед Рязай шибко крапивой хлещется; но зато, какие яблоки! Эх! Что там крапива! Да и Барсику за всеми сразу не угнаться!..
Неутомимость и терпение с которыми бдительные старцы поджидали сорванцов в потаенных уголках сада, чтобы приветствовать гостей дубинкой, соревновались с младой осторожностью и сообразительностью. Несмотря на то, что налетчики влаживали в планы ночных набегов лучшие свои силы ума и сердца, стоило им перемахнуть через забор, или проскользнуть в предусмотрительно образованный проем между досок, простоватая осторожность и карасевая сообразительность все же уступала патриархальному чутью и ветхозаветному терпению. Приглушенный кашель деда ШиЯна, истомившегося по цигарке, возвещал о начале праздника, занавес с шиком распахивался, – наступал звездный час старейшин.

В то время, как августейший Рязай, для которого все уже было в прошлом за исключеним норова, с завидной ловкостью обхаживал везитеров крапивным веником, а сподвижник ШиЯн, прихрамывая на левую фронтовую ногу, старательно угощал их своей грубо сработанной кленовой клюкой, злодей-Барсик яростно вживался в роль и так самоотверженно рычал и рвал, мелькающие в бледном свете предательницы-луны, штанины, что пацаны пускались во все лопатки и неслись сломя голову не останавливаясь; вмиг взлетали на забор и тотчас срывались с него в ночную мглу так, как сейчас срываются метафоры с моего языка.
Продолжительность свидания была прямо пропорциональна скорости быстрых ног почитателей халявных яблок и поэтому карамболь, как правило, была мимолетной, но всегда волнующей, эмоциональной и весьма запоминающейся.
При этом маститые корифеи не отличались оригинальностью и, если бы действие просходило в театре, то галерка наверняка освистала бы пафос преклонных исполнителей, а за одно, избитые штампы текстов, сводившихся к обещаниям – “в следующий раз показать фулиганам, как воровать яблоки в чужом саду”. Предложение, конечно, было весьма заманчивым, но у потенциальных адептов никогда не возникало желания им воспользоваться, а посему педагогические устремления двух опытных специалистов, направленные на усовершенствование мастерства молодой поросли в области полуночного сбора урожая, так и оставались нереализованными амбициями.
После пережитого стрекача, дилетанты садовые сидели у костра, смеялись друг над другом, пародировали сторожей и подсчитывали потери в единицах порваных штанов, ссадин, царапин и крапивных примочек. А потом кто-нибудь предлагал махнуть на “сенку” – живописную полянку за железнодорожной насыпью куда свозили сено и собирали его в большие стога.
Мальчишки забирались на макушку стога, ловко используя длинный шест, падали навзничь руки в разброс, вдыхали застывший аромат лета, восторженно смотрели на завораживающие звезды и предавались своим нехитрым, но далеко идущим мечтам. Вокруг стога, и по всей поляне мерцали огни светлячков, которые были так похожи на звезды, но не могли соперничать с ними.
Намечтавшись вдоволь, и спустившись с небес, пацаны съезжали на пострадавших от Барсика штанах вниз, потом опять по шесту вверх, опять вниз, и так до тех пор, пока “карусель” не превращалась в кучу-малу, а затем, и в весёлую потасовку. Под занавес, на сон грядущий, гонялись по поляне за юркими светлячками, спотыкаясь и падая через невидимые в темноте пни и ухабы. Вот, что такое каникулы! Вот, что значит чердак!

Ранней весной, Мишка выменял у Витьки конопатого динамик за перочинный нож о четырех лезвиях, с шилом, штопором и отверткой. По чердаку проходил радиотрансляционнй провод. Мишка подсоединил к нему динамик и приладил его прямо над изголовьем. По утрам, перед тем как прозвучать гимну страны, из динамика обычно звучала чудесная музыка.
Пацаны ещё дрыхли богатырским сном и досматривали свои розовые сны, Мишка лежал, подперев подбородок руками, слушал, смотрел в окно, которое одновременно служило и лазом на чердак. Петли у дверцы были ржавые, скрипучие, поэтому её прикрутили проволокой к гвоздю и всё лето дверца была открыта. По ночам она поскрипывала, и в скрипе этом чудились всевозможные тайны.
Внизу, прямо от веранды начинался сад, осыпанный алмазной россыпью теплой летней росы: кусты смородины, черёмухи, ровные ряды слив, яблонь. За оградой – небольшая пустошь с душистой полынью. Вдоль ограды тянулся узкой, сочно-зелёной полоской любимый “инструмент” деда Рязая, и ненавистный Мишке и всем окрестным пацанам, дурацкий сорняк крапива. Полынь заканчивалась уютной полянкой, где мальчишки, обычно, играли в чижа и городки, а зимой, когда наметало сугробы, копали в нем траншеи, делали укрепления и устраивали снежные бои.
Далее – железнодорожная насыпь, которая, впрочем, не закрывала в низинке небольшую рощицу богатую маслятами. Ещё дальше: росистый луг, покрытый легкой утренней дымкой, пастух с длиннющим кнутом, разномастные круглые бурёнки, лениво помахивающие хвостами. За лугом – речька, а за речькой колхозные поля, летом зелёные – к осени золотисто-жёлтые. И уже там, в конце, на горизонте, дремучий лес, над которым поднимается большое, красное солнце. Солнце поднимается всё выше и выше, осыпает блеском луг, золотит кружевную листву сада и рощицы. Музыка звучит всё громче и торжественнее. Туман над лугом постепенно рассеивается; вот, в ивняке уже заблестела речка своими перекатами. Птицы щебечут всё громче и задиристее. Кукушка вдалеке стала отсчитывать свою несложную считалку. Музыка незаметно и естественно сливается с действительностью, и уже невозможно понять: то ли она звучит из динамика, то ли наяву. Мишке по детской наивности кажется, что она рождается прямо сейчас, здесь на его глазах. Уже потом, когда он подрос – узнал, что написал эту музыку великий русский композитор Мусоргский. Написал он её далеко, за тысячи километров от Мишкиного чердака, и называется эта музыка “Утро на Москве Реке” из оперы “Хованщина”.
Детство! Босоногое детство! Только оно знает настоящую цену летних школьных каникул! Всё лето мальчишки бегали босиком, и надевали обувь лишь тогда, когда шли в тайгу, или в лес за земляникой. Так всё лето и бегали с порепаными пятками, не обращая внимания ни на ссадины, ни на царапины, ни на ушибы.
По субботам дед Рязай готовил баню: именно – готовил. Попыхивая своим вишневым чубуком, оракул во всем, что касается легкого пара, абсолютный монарх в пределах двора и прилегающей к нему небольшой территории и, что существеннее всего, счастливец глубоко убежденный в том, что он – мудрейший человек своего века, внушал пацанам, что баню, настоящую баню, натопить – это только пол-дела, настоящую баню нужно приготовить. Следует отменить, что готовил он ее основательно, тщательно и щепетильно: обдавал кипятком деревянные полы, полки, затем тщательно скреб их специальным скребком, – по его разумению“шкребок” – и опять поливал кипятком; замачивал веники в деревянном тазу. Он сам выбирал для него липу, выстругал из нее дощечки, изготовил, и назвал шедевр на флотский манер– обрез. Дока Рязай обычно замачивал два веника – дубовый и березовый.
Пока он управлялся со «шкребком» и тазиком, пацаны носили в огромную кадУшку, что стояла в простенке между парилкой и предбанником, студеную воду из колодца; затем нарезали еловые или сосновые веточки и развешивали их в парной на специальных крючочках “для духа”.
К тому времени, когда отец возвращался с работы, баня была уже, по выражению деда Рязая, “на парах”. Оставалось только обдать веники кипятком отчего баня наполнялась чарующим, неповторимым ароматом.
Дед с отцом загоняли хлопцев повыше на полку и хлестали там их от души душистыми вениками, после чего пацаны прыгали в огромную деревянную кадушку с холодной водой и от удовольствия и восторга звонко голосили на всю вселенную.

Angela, Belena, ваше одобрение воодушевляет. Спаибо.
Что ж, пойдем дальше...

***

У зареченских пацанов был свой остров на реке не очень большой, но довольно полноводной и своенравной в периоды весенних и осенних разливов.
Это был настоящий остров, формой своей напоминающий огромную перевернутую лодку и был он расположен в верхнем течении реки совсем недалеко от того места, где зареченская детвора – сколько она себя помнит – проводила все свое свободное время летних каникул, а ранней весной прибегала, чтобы поглазеть с вершины холма на ледоход; однообразное, но всегда величественное зрелище.
Густой кустарник и дикий виноград, на склоне холма, образовывали живую, непролазную изгородь в которой был узкий проход выходивший на обширную поляну, примыкающую к аккуратно выбеленному белой известью штакетнику, ограждавшему водокачку, что приютилась на возвышенной части берега, чтобы снабжать город водой, и которой командовал бывший матрос Тихоокеанского флота, о чем свидетельствовала надпись на ленточке его черной бескозырки тесненная большими золотыми буквами, полосатая тельняшка, ладно сидевшая на его могучих плечах и бляха широкого морского ремня с большим якорем всегда надраенная до немыслимого блеска.
Полянка стелилась широким цветным ковром вдоль берега и плавно спускалась к тихой, неглубокой заводи, хорошо прогреваемой теплыми лучами летнего солнышка.
Не буду долго описывать это замечательное место, чарующее взгляд разгульным пиршеством красок, лишь упомяну, чтобы не забыть: до поры до времени этой полянкой с живописной заводью и ограничивались речные просторы детского раздолья.

По мере того, как мальчишки подрастали, крепли, начинали уверенно держаться на воде (благодаря чему легко переплывать реку) они открывали для себя новые потаенные места, изведывали тропинки неведомые доселе. Словом, они незаметно взрослели, причем обнаруживалость это взросление всегда в самом конце учебного года, с увертюрой летних каникул: мальчишки прибегали к реке и сразу же их охватывало неожиданное чувство трепета и радости: речка, полянка, кусты и деревья, земля и небо всё было такими же, как и прежде, так же светило ласковое солнышко, так же шелестела трава и пели птицы, прозрачный воздух все так же был напоен благоуханием лета, и все же что-то было не так, что-то изменилось, что-то произошло, – прошлым летом они перелистнули здесь еще одну страницу своего детства, – лето грядущее прочило взамен новые страницы из главы взрослой жизни.
Следствием взросления явилось и открытие уже упомянутого острова. Честь этого замечательного открытия принадлежала Витьке, прозванного – Пескарь. Его нескладную, слегка косолапую фигуру в предосудительных сапогах, красноречивых штанах, и отчаянно выцветшей фуражке, которую он лихо заламывал на своей круглой голове, можно было увидеть в потаенных местах, – которые он стяжал у бывалых рыбаков, – подле реки или на заросших густым камышом берегах окрестных озер.
С непостижимым терпением мог он часами неподвижно стоять с удилищем в руке, устремив многотерпеливый взгляд на томительный поплавок. Безропотно удил целыми днями умудряясь выловить пару рыбешек там, где клева, казалось бы, даже не могло и быть. Круглая голова его хранила бездну рыбацких премудростей, а короткие, не очень чистые пальцы, венчающие крепкие широкие ладони, отличались поразительной ловкостью и могли споро смастерить любую хитроумную снасть, завязать затейлевый узел, проворно ухватить и удержать юркого угря, и самого, что ни на есть, скользкого сомика. Пескарь всегда сохранял свою независимость, к которой он относился чрезвычайно ревниво.
Но давайте, наконец, переправимся по перекату на заждавшийся нас остров. В самом начале лета это будет сделать нелегко; река еще полная и порой нужно пробираться по пояс – местами даже выше – в воде, выбирая места по-мельче, обходя большие скользкие камни, и держа узелок с одеждой над головой.

Трудно найти место более живописное, уединенное и, вместе с тем, романтичное.
Правый берег острова был покрыт тонкой лоснящейся травой, вьюном с бело-голубыми колокольчиками соцветий, и молоденьким стыдливым ивняком. Эта естественная зеленая ограда мягко огибала берег и закруглялась полумесяцем, прикрывая его другой берег, с вольготной песчаной отмелью, – естественным пляжем, от редких ветров и посторонних глаз, которые, порой, появлялись на тропинке, петляющей вдоль низменой части правого берега реки и, которые могли узреть вещественные свидетельства, уличающие мальчишек в их бессовестных набегах на сладкую сочную колхозную бахчу.
Большую живописность придавал острову тихий рукав протоки отделяющий его от левого, обрывистого берега, который возвышался над островом могучим уступом. Прямо у подножья уступа росли стройные плакучие ивы; их серебристо-зеленые кроны высились густыми купами и прикрывали обрыв почти до самой его вершины, так что изысканный вкус не оскорбляли нелепые цветовые сочетания пластов глины, песка, чернозема и однообразие причудливых корневищ, торчащих из глубоких и мелких вымоин, образованных стремительными дождевыми потоками.
Величавое отражение на глади чистых вод открывало взгляду рисунок необычайной легкости и волшебства. Узкая полоска верхней кромки обрыва, окаймленная вычурным хохолком буйной зелени на фоне голубого неба и белых облаков усиливала ощущение нереальности и некой театральности.
На ровном, невидимом с острова плато, без единого дерева, привольно раскинулись широкие луга и необозримые поля душистого клевера.
Ниже по течению, на срезе высокого берегового отвеса выступал яркий пласт желто-розовой глины. Глина была жирная, мягкая, так хороша и податлива в руках, так смачно прилипала к голым спинам и животам, что невольно хотелось накатать из неё шариков величиной с хорошую картофелину и без устали швырять их друг в друга. Чтобы извлечь из этого развлечения больше удовольствия и придать ему смысл, мальчишки разбивались на две команды, делили берег на две территории, используя естественные укрытия: каменные кряжи, стволы упавших деревьев, просто выступы, – начинали швырять эти “картофелины” в “неприятеля”, лихо наступать, стараясь захватить “вражескую” территорию.
Шум и гам от удалых потасовок стоял над рекой невообразимый, а ликующие возгласы разносились далеко вверх и вниз по течению реки.

Обильные весенние паводки выбросили на остров несколько брёвен. Два из них мальчишки на одну треть вкопали в землю, предоставив оставшейся части свободно нависать над водой, – получилась неплохая, и довольно высокая нырялка.
Справа нырялку прикрывала уже упомянутая зеленая изгородь, левый склон украшали голубоглазые незабудки; скромные полевые цветы неизъяснимой прелести неизвестно каким ветром сюда занесенные. В них было одно из очарований острова.
Оставшиеся бревена мальчишки скрепили железными скобами, соорудив таким образом добротный плот. Сверх того, умыкнули на задворках гастронома тару, (деревянные ящики) соорудили из них капитанский мостик, и увенчали свои труды на рее мачты пиратским флагом.
Огромное трухлявое бревно, застряло прямо посередине острова на границе ивняка с песчаной отмелью. В щербатых червоточинах и глубоких трещинах его осы устроили многочисленные потаенные гнёзда. Гнилушка являла собой предмет и источник любимой забавы пацанов –“гонять ос”.
Тороватый на выдумки Бутя принёс оторванный рукав фуфайки. Злоумышленники дергали из стеганки вату, проволокой прилаживали к ивовым прутьям, поджигали и размахивали едкими сочинениями вдоль бревна. Разъярённые перепончатокрылые хищники вылетали из своих гнёзд грозным роем, набрасывались на голопузую вольницу, и тут уж, – как мудро “надвое сказала” одна прорицательная бабушка, – трудно было сказать, кто кого “гоняет”.
Желто-полосатые антагонисты нещадно жалилили по юношески щуплые спины, неуклюжие руки и глупые головы. Ватага носилась по острову с криком и гиканьем, напоминавшими крики и гиканье донских казаков, впрочем, не забывая при этом и улюлюкать друг над другом. В конце концов, славные парни не выдерживали слаженного натиска врага, гурьбой бросались в спасительную реку, подымая мириады брызг, отпугивающих неприятеля. Держу пари, – мало кого охватывает столь сладостное безумие.
Угомонившись, пацаны с не меньшим азартом начинали играть в “казака” , или просто лежали на песке, образуя большой круг, и рассказывали всякие смешные истории; а то молча сидели на бревнышках нырялки, словно стайка ласточек, и просто болтали ногами, готовые в любой момент ко всевозможным выходкам и приключениям.
Пираты, так они себя называли, ревниво охраняли свой остров, чувствовали себя вольготно, властвовали на нём безраздельно, и никто, – тем более девчонки, – не имел ни малейшего права ступать в их владения.

Так незаметно проходило лето. В августе, после “Ильи”, обычно начинались дожди, вода в реке прибывала, темнела, рукава реки, огибающие остров, разливались, остров уменьшался, песчаная отмель становилась молчаливой; иногда наполовину, а то и совсем, пряталась под воду.
Осы улетали. Мальчишки трудились на уборке урожая с огородов и готовились к новому учебному году. Остров пустел, затихал и, казалось, отдыхал в наступившей тишине, которую нарушали лишь доносившаяся с грядок далёких огородов приглушенная перекличка женщин, да глухие удары картошки о дно вёдер, возвещавших о скором приближении осени.