Вход для пользователей

Из записной книжки ...

LAst аватар

Постарели и оплыли девчонки.
Раздобрели пацаны, даже те, от которых меньше всего этого можно было ожидать.
Хотя, Чуня и был-то всегда мордастый. Но КингУр! Через него ведь запросто можно было солнечным затмением любоваться! А Бутя!? Впрочем, на партЕйных харчах и «лисапед» раздобреет.
Стропила все тот же, – Игорёк всегда был верен сам себе, этого у него не отнять.
Лысый быстро поседел, – совсем как степной ковыль! Очевидно по наследству, от отца, дяди Миши. Но густая его шевелюра, похоже, все еще крепко держит свою фигу.

Уже ни кто не пишет стихов и возмутительных статей в газету.
Правда, один чудак прозу пишет, но ее почти никто не читает, ибо она слишком романтична, а время требует вульгарности (кто бы мог подумать!)
Будущее, блиставшее и проступавшее неяснымы контурами в тематических сочинения и устных спорах, грянуло крупным планом неприкрытого срама.

Но, увы, где же теперь мечты и восторженные надежды овевавшие нас подобно благоуханию мартовского утра в наших старых добрых дворах, на речке среди плакучих ив и солнечных зайчиков, в старинном парке, на шумном катке в убранстве разноцветных гирлянд...

Почему мы не осознали счастья, когда увенчанные приятной самонадеянностью и присущей юности непосредственностью, жадно ловили время и торопились идти вперёд по пути жизни.


Комментарии
Belena аватар
Re: Из записной книжки ...

а еще из этой записной книжки чего нибудь? Только со смаком начала читать, как закончилося повествование :( Не порядок!!! [ shake finger ]
я таки настаиваю на продолжении!!! [ tender ]

Angela аватар
Re: Из записной книжки ...

Грусть чувствуется...[ my poor ], но хочется продолжение прочитать[ thank you ]!

LAst аватар
Re: Из записной книжки ...

Написано Angela:
Грусть чувствуется...


Это всё Ирка,..навеяла на всех ностальгию:(

LAst аватар
Re: Из записной книжки ...

Angela

Написано Angela:
но хочется продолжение прочитать


Для этого нужно начать с самого начала...
Что ж, начну. Если вам понравиться - продолжу,..

Остров тенистого вяза

“Как птицы из теплых стран, возвращаются
на родину, отыскивая те самые гнезда, где
они родились, выросли и окрепли силами,
так и мысли человека постоянно стремятся
к невозвратным радостям далекого детства
и юности. И хоть знаешь, что прошлое
неповторимо, – все же не можешь
удержаться от соблазна – потонуть с
головой в воспоминаниях.”

Родион Березов. “Русское сердце”

Утро забрезжило между деревьями и разбудило Мишку первыми лучами рассвета, скользнувшими в чердачное окно вместе с легкой прохладой и ранней свежестью.
Сомкнутые веки все еще удерживали занавеску ночного сна, а проснувшаяся душа уже наполнялась блаженным чувством свободы, – кто же не знает этого радостного, восторженного чувства окончания учебного года и начала летних школьных каникул!
Сколько ожиданий, сколько прелестей таит в себе эта сладкая пора! Прикройте сладостно глаза, растопырьте самозабвенно уши, произнесите и вслушайтесь: “Кани-икулы!” Слышите? Чувствуете? Вот ведь!
У Мишки и его друзей (вы с ними еще познакомитесь, надеюсь, полюбите, как полюбил их я) каникулы были радостными вдвойне потому, что с их началом пацанам разрешалось всё лето спасть на чердаке.Чердак! О сколько в этом слове…! Сколько поэзии! Сколько романтики. Сколько шкодливого баловства!
Если есть чердак, значит нет никакого распорядка: когда ложиться спать, когда вставать – и хоть всю ночь можно сидеть у костра! А придет пора, (сливы начнут темнеть, а яблоки румяниться) то и в сад можно; к деду Шияну, или к деду Рязаю, например. Эх какие там яблоки! Разве можно смотреть хладнокровно на ветви, склоненные под тяжестью этих чудесных полных искушения плодов? А в минуты особенно острого соблазна так это просто насмешка и даже издевательство над самой природой. У Шияна, правда, пес Барсик сильно злой, а дед Рязай шибко крапивой хлещется; но зато, какие яблоки! Эх! Что там крапива! Да и Барсику за всеми сразу не угнаться!..
Неутомимость и терпение с которыми бдительные старцы поджидали сорванцов в потаенных уголках сада, чтобы приветствовать гостей дубинкой, соревновались с младой осторожностью и сообразительностью. Несмотря на то, что налетчики влаживали в планы ночных набегов лучшие свои силы ума и сердца, стоило им перемахнуть через забор, или проскользнуть в предусмотрительно образованный проем между досок, простоватая осторожность и карасевая сообразительность все же уступала патриархальному чутью и ветхозаветному терпению. Приглушенный кашель деда ШиЯна, истомившегося по цигарке, возвещал о начале праздника, занавес с шиком распахивался, – наступал звездный час старейшин.

В то время, как августейший Рязай, для которого все уже было в прошлом за исключеним норова, с завидной ловкостью обхаживал везитеров крапивным веником, а сподвижник ШиЯн, прихрамывая на левую фронтовую ногу, старательно угощал их своей грубо сработанной кленовой клюкой, злодей-Барсик яростно вживался в роль и так самоотверженно рычал и рвал, мелькающие в бледном свете предательницы-луны, штанины, что пацаны пускались во все лопатки и неслись сломя голову не останавливаясь; вмиг взлетали на забор и тотчас срывались с него в ночную мглу так, как сейчас срываются метафоры с моего языка.
Продолжительность свидания была прямо пропорциональна скорости быстрых ног почитателей халявных яблок и поэтому карамболь, как правило, была мимолетной, но всегда волнующей, эмоциональной и весьма запоминающейся.
При этом маститые корифеи не отличались оригинальностью и, если бы действие просходило в театре, то галерка наверняка освистала бы пафос преклонных исполнителей, а за одно, избитые штампы текстов, сводившихся к обещаниям – “в следующий раз показать фулиганам, как воровать яблоки в чужом саду”. Предложение, конечно, было весьма заманчивым, но у потенциальных адептов никогда не возникало желания им воспользоваться, а посему педагогические устремления двух опытных специалистов, направленные на усовершенствование мастерства молодой поросли в области полуночного сбора урожая, так и оставались нереализованными амбициями.
После пережитого стрекача, дилетанты садовые сидели у костра, смеялись друг над другом, пародировали сторожей и подсчитывали потери в единицах порваных штанов, ссадин, царапин и крапивных примочек. А потом кто-нибудь предлагал махнуть на “сенку” – живописную полянку за железнодорожной насыпью куда свозили сено и собирали его в большие стога.
Мальчишки забирались на макушку стога, ловко используя длинный шест, падали навзничь руки в разброс, вдыхали застывший аромат лета, восторженно смотрели на завораживающие звезды и предавались своим нехитрым, но далеко идущим мечтам. Вокруг стога, и по всей поляне мерцали огни светлячков, которые были так похожи на звезды, но не могли соперничать с ними.
Намечтавшись вдоволь, и спустившись с небес, пацаны съезжали на пострадавших от Барсика штанах вниз, потом опять по шесту вверх, опять вниз, и так до тех пор, пока “карусель” не превращалась в кучу-малу, а затем, и в весёлую потасовку. Под занавес, на сон грядущий, гонялись по поляне за юркими светлячками, спотыкаясь и падая через невидимые в темноте пни и ухабы. Вот, что такое каникулы! Вот, что значит чердак!

Ранней весной, Мишка выменял у Витьки конопатого динамик за перочинный нож о четырех лезвиях, с шилом, штопором и отверткой. По чердаку проходил радиотрансляционнй провод. Мишка подсоединил к нему динамик и приладил его прямо над изголовьем. По утрам, перед тем как прозвучать гимну страны, из динамика обычно звучала чудесная музыка.
Пацаны ещё дрыхли богатырским сном и досматривали свои розовые сны, Мишка лежал, подперев подбородок руками, слушал, смотрел в окно, которое одновременно служило и лазом на чердак. Петли у дверцы были ржавые, скрипучие, поэтому её прикрутили проволокой к гвоздю и всё лето дверца была открыта. По ночам она поскрипывала, и в скрипе этом чудились всевозможные тайны.
Внизу, прямо от веранды начинался сад, осыпанный алмазной россыпью теплой летней росы: кусты смородины, черёмухи, ровные ряды слив, яблонь. За оградой – небольшая пустошь с душистой полынью. Вдоль ограды тянулся узкой, сочно-зелёной полоской любимый “инструмент” деда Рязая, и ненавистный Мишке и всем окрестным пацанам, дурацкий сорняк крапива. Полынь заканчивалась уютной полянкой, где мальчишки, обычно, играли в чижа и городки, а зимой, когда наметало сугробы, копали в нем траншеи, делали укрепления и устраивали снежные бои.
Далее – железнодорожная насыпь, которая, впрочем, не закрывала в низинке небольшую рощицу богатую маслятами. Ещё дальше: росистый луг, покрытый легкой утренней дымкой, пастух с длиннющим кнутом, разномастные круглые бурёнки, лениво помахивающие хвостами. За лугом – речька, а за речькой колхозные поля, летом зелёные – к осени золотисто-жёлтые. И уже там, в конце, на горизонте, дремучий лес, над которым поднимается большое, красное солнце. Солнце поднимается всё выше и выше, осыпает блеском луг, золотит кружевную листву сада и рощицы. Музыка звучит всё громче и торжественнее. Туман над лугом постепенно рассеивается; вот, в ивняке уже заблестела речка своими перекатами. Птицы щебечут всё громче и задиристее. Кукушка вдалеке стала отсчитывать свою несложную считалку. Музыка незаметно и естественно сливается с действительностью, и уже невозможно понять: то ли она звучит из динамика, то ли наяву. Мишке по детской наивности кажется, что она рождается прямо сейчас, здесь на его глазах. Уже потом, когда он подрос – узнал, что написал эту музыку великий русский композитор Мусоргский. Написал он её далеко, за тысячи километров от Мишкиного чердака, и называется эта музыка “Утро на Москве Реке” из оперы “Хованщина”.
Детство! Босоногое детство! Только оно знает настоящую цену летних школьных каникул! Всё лето мальчишки бегали босиком, и надевали обувь лишь тогда, когда шли в тайгу, или в лес за земляникой. Так всё лето и бегали с порепаными пятками, не обращая внимания ни на ссадины, ни на царапины, ни на ушибы.
По субботам дед Рязай готовил баню: именно – готовил. Попыхивая своим вишневым чубуком, оракул во всем, что касается легкого пара, абсолютный монарх в пределах двора и прилегающей к нему небольшой территории и, что существеннее всего, счастливец глубоко убежденный в том, что он – мудрейший человек своего века, внушал пацанам, что баню, настоящую баню, натопить – это только пол-дела, настоящую баню нужно приготовить. Следует отменить, что готовил он ее основательно, тщательно и щепетильно: обдавал кипятком деревянные полы, полки, затем тщательно скреб их специальным скребком, – по его разумению“шкребок” – и опять поливал кипятком; замачивал веники в деревянном тазу. Он сам выбирал для него липу, выстругал из нее дощечки, изготовил, и назвал шедевр на флотский манер– обрез. Дока Рязай обычно замачивал два веника – дубовый и березовый.
Пока он управлялся со «шкребком» и тазиком, пацаны носили в огромную кадУшку, что стояла в простенке между парилкой и предбанником, студеную воду из колодца; затем нарезали еловые или сосновые веточки и развешивали их в парной на специальных крючочках “для духа”.
К тому времени, когда отец возвращался с работы, баня была уже, по выражению деда Рязая, “на парах”. Оставалось только обдать веники кипятком отчего баня наполнялась чарующим, неповторимым ароматом.
Дед с отцом загоняли хлопцев повыше на полку и хлестали там их от души душистыми вениками, после чего пацаны прыгали в огромную деревянную кадушку с холодной водой и от удовольствия и восторга звонко голосили на всю вселенную.

LAst аватар
Re: Из записной книжки ...

Зимой время течёт медленно, а летом оно бежит быстро, и все проходит на этом свете. Последнее Мишкино лето в деревне пролетело необычно быстро. Он пошёл в пятый класс. Туманные разговоры о переезде в город, – вдруг, в один день – стали реальностью. Ранее отцу обещали место в городе, но не точно и не скоро, а тут вдруг…
Город манил Мишку большими домами, широкими, асфальтированными улицами, парками, но и в то же время, он чувствовал робость и растерянность, когда представлял себе огромную четырёхэтажную школу, в которой ему предстояло учиться. Как она примет его? Будет ли ему там так же хорошо? Найдёт ли он там таких же хороших друзей?
Но вот всё готово к отъезду. Последний прощальный день в классе был проникнут грустью. Друзья, исполнившись несвойственного им чувства, странно именуемого – любезность, окружили Мишку повышенным вниманием и заботой; даже Лариска из 5-го Б и та была настолько учтива, что сама подошла к нему на последней перемене и с печалью в голос, (а может быть ему так показалось, – или хотелось) – сказала:
-Теперь ты там в городе зазнаешься, Михаил. – именно так, почему-то и сказала – Михаил, и от этого у него на сердце стало еще тяжелей; захотелось сказать ей что-то доброе и запоминающееся, но все слова предназначенные месту и времени, – как это всегда бывает, – вылетели у него из головы. Вместо этого с чувством выпалил:
-Лариска, честно тебе говорю, – я не хотел тогда с Женькой драться. Так получилось; не обижайся, ладно?
- Да ну что ты! Это было так давно! И потом, – я тоже тогда была неправа. Я не хотела тебя обзывать,..так получилось, – с грустью промолвила она. – пожалуйста, тоже не обижайся, хорошо?
- О чем речь! Я и тогда не обиделся! Все правильно,... просто...ну в общем…– он запнулся, потупился, вновь поднял взгляд, и как тогда, в первом классе, ее лицо показалось ему необыкновенно красивым; вот только всегда веселые озорные глаза смотрели сейчас с легкой грустью; никогда раньше они так на него не смотрели, в них было нечто такое, от чего забилось сердце и заставило его упрекнуть себя в том, что после той славной драки, которую он затеял с ее старшим братом Женькой, и по причине которой она назвала его бандитом, он больше так ни разу и не решился предложить ей понести ее портфель.
-Эх – вздохнул он – если б тогда никого радом не было мы бы не подрались, это точно!
-А зачем вы ее затеяли, драку эту?
-Разве ты не знаешь?
-Нет. Женя сказал, что это его дело, а маме, – что сам виноват. Мама так возмущалась! Хотела пойти к твоему отцу, но папа сказал: “Пусть пацаны сами разберутся”.
-Жека не виноват, это я затеял. Я был не прав.
-Хорошо, что все хорошо кончается. Вы ведь давно помирились.
-Помирилсь. – опять вздохнул Мишка. – А все-равно…
Зазвенел звонок на урок.
-Подожди! – спохватился он – Подожди тут! – кинулся в класс, через секунду вернулся с небольшой морской раковиной в руке. Эту ракушку ему привез с берега Японского моря Сашка Краснокутский, который каждое лето приезжал в деревню к бабушке со своим старшим братом Борисом. Они познакомились на речке, подружились. Братья много и красочно рассказывали о море, о пароходах, и рассказы эти уносили Мишку в розовых его мечтах на романтично-белых кораблях через сказочные моря и океаны в неведомые загадочные страны.
-Вот! В ней море шумит! Послушай! – осторожно прижал раковину к ее уху.
-Слышишь?
-Слышу.
-На! Теперь она твоя! – Лариска стояла и растерянно смотрела то на подарок то на Мишку.
-Ну все! – заключил он, опасаясь, что она передумает и не возьмет, – пора! Пока! – коротко кинул он на прощанье.
-До свидания! – вторила она, и в догонку – Спасибо, Миша!

Не менее грустное расставание предстояло и с другими его друзьями – любимыми собачками Белкой и Шариком. Он уже пообещал отдать их Санычу, пасечнику. Саныч это не только замечательный человек и его друг, это человек удивительной доброты и порядочности. От него веяло спокойствием и рассудительностью, мудростью и романтикой. Мишка познакомился с ним ещё тогда, когда учился в первом классе. Отец решил обзавестись пчёлами и взял его с собой на пасеку. Саныч научил отца пчелиному делу и дал один рой для начала. После этого Мишка стал часто бывать на пасеке. Бегал в магазин за хлебом, солью, махоркой и ещё чем-нибудь нехитрым, но столь необходимым для Саныча. Помогал летом ухаживать за пчёлами, собирать мёд, а зимой мастерить санки. Саныч делал удивительные санки быстрые, легкие, без единого гвоздя. Он сделал Мишке славные лыжи из ясеня, которые невозможно было поломать, прыгая даже с самых высоких трамплинов. Саныч многое повидал на этом свете; много интересных историй рассказывал, когда они вместе, по-вечерам, пили чай с мёдом, заваренный сухими пахучими цветами липы и лимонником.
На пасику Мишка пошёл не по тропинке, а через лес. Сухие листья шелестели и хрустели под ногами пахучей россыпью, пьянили пряным запахом уходящего лета, прелым запахом наступающей осени. Вот и полянка, на которой друзья, обычно, собирали боровики.
Мишка нагрёб сухих листьев, лёг на спину и долго смотрел сквозь голые верхушки деревьев на бездонно-голубое небо и проплывающие по нему кучки белоснежных облаков. Слева, положив свою мордочку ему на грудь, посапывала Белка, справа Шарик
Саныч встретил его у родника. Ведерко стояло на пеньке. Казалось, он давно поджидал Мишку. Постояли. Помолчали. Мишка взял ведёрко и они направились к омшанику, в который нужно было запереть Белку и Шарика.
Темнело. Ветер крепчал. Листья с деревьев, окружающих поляну пасеки опали и от этого она казалась большой и неуютной. Прощание было коротким, немногословным. Саныч обнял Мишку, наклонился, ткнулся в щеку своими мохнатыми усами и бородой, пахнущими ветром, вощинной и махоркой.
-Ты это...напиши из города письмо…как там устроишься”. – Сказал он грустным, показавшимся незнакомым голосом и отвернулся.
-Я буду приезжать к тебе, Саныч. Обязательно буду – выдохнул Мишка, сунул Санычу в карман свой заветный карманный фонарик, на память, и зашагал прочь.
Собачки жалобно скулили, в то время как он быстро удалялся от пасеки. Взбежав на пригорок, остановился и оглянулся назад. Саныч стоял всё на том же месте, опустив левую руку с зажатым в ней картузом, правая покоилась на самодельной трости. Порывистый ветер теребил белую бороду и пустую штанину левой “ноги”, которой не нужен был ни башмак ни валенок ни зимой ни летом. За пригорком тропинка петляла вдоль Смольного ключа среди боярышника, жимолости и орешника. Сумерки быстро сгущались. Хмурый осенний лес вплотную подступал с двух сторон, покачивая на ветру макушками огромных голых деревьев. Запоздалая птица неожиданно вспорхнула с ветки боярышника, какой-то мелкий зверёк быстро прошуршал по сухой листве. От Смольного ключа веяло сыростью, пахнущей прелыми листьями, корнями деревьев, мокрыми замшелыми камнями и валежником. Мишка размашисто шагал навстречу промозглому осеннему ветру, который парусом раздувал его незастёгнутое пальтишко. Шагал вперед твёрдо и уверенно, вытирая горячими ладошками холодные мокрые щёки. Шагал упрямо, навстречу новой, большой, неведомой ему жизни.

***

Angela аватар
Re: Из записной книжки ...

[ thumbs up ]

Belena аватар
Re: Из записной книжки ...

[ thumbs up ]

LAst аватар
Re: Из записной книжки ...

Angela, Belena, ваше одобрение воодушевляет. Спаибо.
Что ж, пойдем дальше...

***

У зареченских пацанов был свой остров на реке не очень большой, но довольно полноводной и своенравной в периоды весенних и осенних разливов.
Это был настоящий остров, формой своей напоминающий огромную перевернутую лодку и был он расположен в верхнем течении реки совсем недалеко от того места, где зареченская детвора – сколько она себя помнит – проводила все свое свободное время летних каникул, а ранней весной прибегала, чтобы поглазеть с вершины холма на ледоход; однообразное, но всегда величественное зрелище.
Густой кустарник и дикий виноград, на склоне холма, образовывали живую, непролазную изгородь в которой был узкий проход выходивший на обширную поляну, примыкающую к аккуратно выбеленному белой известью штакетнику, ограждавшему водокачку, что приютилась на возвышенной части берега, чтобы снабжать город водой, и которой командовал бывший матрос Тихоокеанского флота, о чем свидетельствовала надпись на ленточке его черной бескозырки тесненная большими золотыми буквами, полосатая тельняшка, ладно сидевшая на его могучих плечах и бляха широкого морского ремня с большим якорем всегда надраенная до немыслимого блеска.
Полянка стелилась широким цветным ковром вдоль берега и плавно спускалась к тихой, неглубокой заводи, хорошо прогреваемой теплыми лучами летнего солнышка.
Не буду долго описывать это замечательное место, чарующее взгляд разгульным пиршеством красок, лишь упомяну, чтобы не забыть: до поры до времени этой полянкой с живописной заводью и ограничивались речные просторы детского раздолья.

По мере того, как мальчишки подрастали, крепли, начинали уверенно держаться на воде (благодаря чему легко переплывать реку) они открывали для себя новые потаенные места, изведывали тропинки неведомые доселе. Словом, они незаметно взрослели, причем обнаруживалость это взросление всегда в самом конце учебного года, с увертюрой летних каникул: мальчишки прибегали к реке и сразу же их охватывало неожиданное чувство трепета и радости: речка, полянка, кусты и деревья, земля и небо всё было такими же, как и прежде, так же светило ласковое солнышко, так же шелестела трава и пели птицы, прозрачный воздух все так же был напоен благоуханием лета, и все же что-то было не так, что-то изменилось, что-то произошло, – прошлым летом они перелистнули здесь еще одну страницу своего детства, – лето грядущее прочило взамен новые страницы из главы взрослой жизни.
Следствием взросления явилось и открытие уже упомянутого острова. Честь этого замечательного открытия принадлежала Витьке, прозванного – Пескарь. Его нескладную, слегка косолапую фигуру в предосудительных сапогах, красноречивых штанах, и отчаянно выцветшей фуражке, которую он лихо заламывал на своей круглой голове, можно было увидеть в потаенных местах, – которые он стяжал у бывалых рыбаков, – подле реки или на заросших густым камышом берегах окрестных озер.
С непостижимым терпением мог он часами неподвижно стоять с удилищем в руке, устремив многотерпеливый взгляд на томительный поплавок. Безропотно удил целыми днями умудряясь выловить пару рыбешек там, где клева, казалось бы, даже не могло и быть. Круглая голова его хранила бездну рыбацких премудростей, а короткие, не очень чистые пальцы, венчающие крепкие широкие ладони, отличались поразительной ловкостью и могли споро смастерить любую хитроумную снасть, завязать затейлевый узел, проворно ухватить и удержать юркого угря, и самого, что ни на есть, скользкого сомика. Пескарь всегда сохранял свою независимость, к которой он относился чрезвычайно ревниво.
Но давайте, наконец, переправимся по перекату на заждавшийся нас остров. В самом начале лета это будет сделать нелегко; река еще полная и порой нужно пробираться по пояс – местами даже выше – в воде, выбирая места по-мельче, обходя большие скользкие камни, и держа узелок с одеждой над головой.

Трудно найти место более живописное, уединенное и, вместе с тем, романтичное.
Правый берег острова был покрыт тонкой лоснящейся травой, вьюном с бело-голубыми колокольчиками соцветий, и молоденьким стыдливым ивняком. Эта естественная зеленая ограда мягко огибала берег и закруглялась полумесяцем, прикрывая его другой берег, с вольготной песчаной отмелью, – естественным пляжем, от редких ветров и посторонних глаз, которые, порой, появлялись на тропинке, петляющей вдоль низменой части правого берега реки и, которые могли узреть вещественные свидетельства, уличающие мальчишек в их бессовестных набегах на сладкую сочную колхозную бахчу.
Большую живописность придавал острову тихий рукав протоки отделяющий его от левого, обрывистого берега, который возвышался над островом могучим уступом. Прямо у подножья уступа росли стройные плакучие ивы; их серебристо-зеленые кроны высились густыми купами и прикрывали обрыв почти до самой его вершины, так что изысканный вкус не оскорбляли нелепые цветовые сочетания пластов глины, песка, чернозема и однообразие причудливых корневищ, торчащих из глубоких и мелких вымоин, образованных стремительными дождевыми потоками.
Величавое отражение на глади чистых вод открывало взгляду рисунок необычайной легкости и волшебства. Узкая полоска верхней кромки обрыва, окаймленная вычурным хохолком буйной зелени на фоне голубого неба и белых облаков усиливала ощущение нереальности и некой театральности.
На ровном, невидимом с острова плато, без единого дерева, привольно раскинулись широкие луга и необозримые поля душистого клевера.
Ниже по течению, на срезе высокого берегового отвеса выступал яркий пласт желто-розовой глины. Глина была жирная, мягкая, так хороша и податлива в руках, так смачно прилипала к голым спинам и животам, что невольно хотелось накатать из неё шариков величиной с хорошую картофелину и без устали швырять их друг в друга. Чтобы извлечь из этого развлечения больше удовольствия и придать ему смысл, мальчишки разбивались на две команды, делили берег на две территории, используя естественные укрытия: каменные кряжи, стволы упавших деревьев, просто выступы, – начинали швырять эти “картофелины” в “неприятеля”, лихо наступать, стараясь захватить “вражескую” территорию.
Шум и гам от удалых потасовок стоял над рекой невообразимый, а ликующие возгласы разносились далеко вверх и вниз по течению реки.

Обильные весенние паводки выбросили на остров несколько брёвен. Два из них мальчишки на одну треть вкопали в землю, предоставив оставшейся части свободно нависать над водой, – получилась неплохая, и довольно высокая нырялка.
Справа нырялку прикрывала уже упомянутая зеленая изгородь, левый склон украшали голубоглазые незабудки; скромные полевые цветы неизъяснимой прелести неизвестно каким ветром сюда занесенные. В них было одно из очарований острова.
Оставшиеся бревена мальчишки скрепили железными скобами, соорудив таким образом добротный плот. Сверх того, умыкнули на задворках гастронома тару, (деревянные ящики) соорудили из них капитанский мостик, и увенчали свои труды на рее мачты пиратским флагом.
Огромное трухлявое бревно, застряло прямо посередине острова на границе ивняка с песчаной отмелью. В щербатых червоточинах и глубоких трещинах его осы устроили многочисленные потаенные гнёзда. Гнилушка являла собой предмет и источник любимой забавы пацанов –“гонять ос”.
Тороватый на выдумки Бутя принёс оторванный рукав фуфайки. Злоумышленники дергали из стеганки вату, проволокой прилаживали к ивовым прутьям, поджигали и размахивали едкими сочинениями вдоль бревна. Разъярённые перепончатокрылые хищники вылетали из своих гнёзд грозным роем, набрасывались на голопузую вольницу, и тут уж, – как мудро “надвое сказала” одна прорицательная бабушка, – трудно было сказать, кто кого “гоняет”.
Желто-полосатые антагонисты нещадно жалилили по юношески щуплые спины, неуклюжие руки и глупые головы. Ватага носилась по острову с криком и гиканьем, напоминавшими крики и гиканье донских казаков, впрочем, не забывая при этом и улюлюкать друг над другом. В конце концов, славные парни не выдерживали слаженного натиска врага, гурьбой бросались в спасительную реку, подымая мириады брызг, отпугивающих неприятеля. Держу пари, – мало кого охватывает столь сладостное безумие.
Угомонившись, пацаны с не меньшим азартом начинали играть в “казака” , или просто лежали на песке, образуя большой круг, и рассказывали всякие смешные истории; а то молча сидели на бревнышках нырялки, словно стайка ласточек, и просто болтали ногами, готовые в любой момент ко всевозможным выходкам и приключениям.
Пираты, так они себя называли, ревниво охраняли свой остров, чувствовали себя вольготно, властвовали на нём безраздельно, и никто, – тем более девчонки, – не имел ни малейшего права ступать в их владения.

Так незаметно проходило лето. В августе, после “Ильи”, обычно начинались дожди, вода в реке прибывала, темнела, рукава реки, огибающие остров, разливались, остров уменьшался, песчаная отмель становилась молчаливой; иногда наполовину, а то и совсем, пряталась под воду.
Осы улетали. Мальчишки трудились на уборке урожая с огородов и готовились к новому учебному году. Остров пустел, затихал и, казалось, отдыхал в наступившей тишине, которую нарушали лишь доносившаяся с грядок далёких огородов приглушенная перекличка женщин, да глухие удары картошки о дно вёдер, возвещавших о скором приближении осени.

LAst аватар
Re: Из записной книжки ...

***
Так уж в природе повелось, что неторопливое и насыщенное яркими красками осенние Утро приходит в мир с опозданием; нарочно задерживается, надеясь этой вздороной уловкой приблизить встречу с меланхоличным и покладистым парнем-Вечерам, о котором оно (утро) слышало много всякого разного романтичного, поэтичного и загадочного.
Молодец-Вечер, разумеется, втихомолку тоже мечтает об этой встрече, и потому спешит прийти на свидание пораньше. Тайная сводница-Ночь хоть и знает всю тщетность сокровенных любовных упований, все же потакает столь непостижимой и суетной вольности; подталкивает возлюбленных, ущемляя этим самым интересы неприкаянного ясна-сокола Дня; он становится все короче и короче.
Эта осенняя любовная мистерия очень его утомляет, (летом он, конечно, отыграется) но сейчас ему ничего не остается, как прошмыгнуть сутки как можно по-скорее.
Нетерпеливая зима оборачивает тщетные надежды и обстоятельства себе на пользу и, дождавшись, когда осень срывает своим холодным дыханием последний желтый лист, ловко назначает себя безраздельной царицей. Приносит в мир стужу, неяркий блеск молодого месяца, яркое мерцание колючих звезд, и безмятежную тишину остывшего небосвода. Знает ведь лукавая, что никто не может помешать ей насладится своей властью. Сначала прибирает к своим суровым рукам все наследие весны, лета и осени: сковывает речку хрустальным панцирем, затем повелевает облакам собираться в низкие тучи и осыпать обретенные владения холодными кристаллами необычайной красоты.
Мохнатые снежинки кружатся в морозном воздухе легко и плавно, покрывают дома, деревья и улицы пушистой белой шубой, превращая мир в невиданную сказку.
В такие тихие безмолвные дни и вечера замирает даже время – юная душа ликует, а беспокойное сердце так рвется из груди, что просто невозможно усидеть дома.

Мальчишки высыпали на улицу, дурачились и “мылили” девчонок снегом. Девчонки кричали, визжали, вырывались из цепких хулиганистых рук и убегали домой.
Во двор немедленно выбегали родители и тоже начинали шуметь и кричать, грозя пацанам“хорошенько всыпать, и оборвать негодяем все их дрянные уши”
Чаще всех Мишка “мылил” соседку-Светку: как-то так получалось, что она всегда “попадала ему под руку”. И всегда, когда они барахтались в снегу, к ним подскакивал Бутя и тоже норовил Светку намылить.
Эти его наскоки так злили и выводили Мишку из себя, что он готов был хорошенько Бутю отколбасить. Но чтобы Светка по этому поводу “ничего такого из себя не воображала” – лишь грубо отшвыривал самозванца в сторону, совал рыжую его физиономию в снег и внушал: “Ты чё придурок, – двое на одного! Так нечестно!”
Светка пользовалась заминкой, и ловко впихивала Мишке за шиворот снежок; смеялась и кричала:”Получил!?” Ее подружка, Любка, объявлялась тут как тут, и следом за Светкой втискивала еще один.
Растрепанный Мишка сидел на снегу без шапки, вытряхивал тающий снег и негодовал на Бутю:”Это все из-за тебя, конопатый! Вечно суешься куда тебя не просят!”

Во дворе, в глухом квадрате между домов, мальчишки заливали свой каток и гоняли шайбу до хрипоты, до драки.
Так проходила зима, а за ней весна: и опять над землёй вставало солнце. Лето шумело молоденькой листвой тополей, громыхало громом первой грозы и пело звонкими цикадами.
Упомянутый квадрат покрывался шелковистой травой и мальчишки не менее азартно и самозабвенно гоняли там кожаный мяч.
Шайбу Мишка гонял всегда в нападении, но с футболом так лихо не получалось. Может быть получалось и неплохо, но защищать ворота у него получалось лучше. На него сходила безрассудная смелость, озорство и, даже, внекотором смысле, наглость. Он мог стремительно бросаться на мяч, выхватывая его прямо с ноги нападающего.
Во время этих поединков Светка обычно сидела на подоконнике своего распахутого окна. Она сделала себе прическу “как у знаменитой артистки”, а для ещё большего сходства с ней, (чего ей очевидно очень хотелось) повязала на шею легкую косынку.
В руках ее была книга и, спрятанное между страниц, маленькое зеркальце. Улучив момент перед броском вратаря на мяч, она издевательски пускала ему в глаза солнечного зайчика. Мишка увертывался, прикрывался рукой в большой кожаной перчатке, а правый нападающий Толян-Лысый грозил кулаком и кричал:”Светка, зануда, ща в лоб дам!” Девчушка по детски показывала язык, по взрослому горделиво откидывала причёску, и подобающим образом захлопывала окно “на всегда!”
Но не прходило и пяти минут, и она опять, как ни в чем не бывало, восседала на подоконнике с со своим докучливым огрызком зеркала.

***



Наверх страницы


Настройки просмотра комментариев
Выберите нужный метод показа комментариев и нажмите "Сохранить установки".
Loading ...